Тема вражды и возможности согласия представителей так называемых левых и правых идеологий в современной России сама по себе вызывает ожесточенные споры. В этой связи мы хотели бы подчеркнуть, что представляемые нами доклады являются не столько докладами Изборского клуба, сколько докладами Изборскому клубу, то есть разработками, которые готовит определенная группа экспертов. Авторы доклада предлагают его клубу в качестве возможного видения необходимых решений и смыслов.
Основные авторы доклада: В. Аверьянов (составитель), С. Батчиков, А. Елисеев, В. Карпец, М. Медоваров, А. Проханов, К. Черемных. Также среди экспертов, внесших вклад в подготовку доклада, необходимо упомянуть: С. Белкина, диакона Владимира Василика, А. Нагорного, А. Фоменко.
1. «Красные» и «белые»: инструкция к примирению
На долю Изборского клуба выпала миссия стать чем-то вроде штаба патриотических сил современной России. И одним из отправных пунктов, очерчивающих пространство необходимых, насущных решений для возрождения нашего народа, нам видится начало процесса примирения, осоюзивания тех патриотов-государственников, национально ориентированных общественных сил, которые по тем или иным причинам находятся между собой в состоянии как минимум взаимного недопонимания, а как максимум периодически разгорающейся и затухающей холодной «гражданской войны».
При углубленном взгляде на эту проблему можно увидеть, что за нею скрывается совсем другая проблема, которая не является только внутренним русским делом. Эта проблема – вовлеченность России в течение ряда столетий в трудную, изнурительную и опасную борьбу цивилизаций, которая для нашего народа зачастую была преисполнена рисков утраты себя. Россия не менее двух третей своего исторического времени находилась в состоянии войны (по подсчетам историка Л.М. Сухотина с XIV по XX век страна провоевала 329 лет, по другим подсчетам в течение XVIII и XIX вв. на 128 лет войны пришлось 72 года мира). Что касается XX века, то, по выражению В.М. Фалина, наша страна не познала ни одного мирного часа, все решения принимались «под прицелом и давлением извне, часто в обстановке шантажа и прямых угроз».
Во второй половине XX века, в условиях «ялтинского мира» наша держава стала гарантом долгого периода глобального перемирия, под личиной которого скрывалась ожесточенная и не менее изнурительная, чем войны прошлого, «холодная война» с Западом. Противостояние цивилизаций к исходу XX века привело к нашему поражению. Это было поражение не в «холодной войне» как таковой, не в войне экономик или вооружений, но в войне новейших организационных технологий, в которых мы по сравнению с нашими противниками оказались не на высоте. Корень этого поражения следует искать в нашей склонности к внутренней розни, в преувеличении противоречий между своими, родными и преуменьшении опасности внешнего противника. В результате мы (в лице горбачевско-яковлевской власти и тогдашних элит) не проиграли войну в собственном смысле слова, а самораспустились как субъект истории, капитулировали в качестве самостоятельной цивилизации, «открылись» так называемому глобальному миру. И до сих пор восстановление нашей субъектности остается тяжелой и не до конца решенной проблемой для власти и общества.
Исходя из сказанного, главным критерием принадлежности к русским патриотам, на наш взгляд, является – поверх распри красных и белых, поверх спора революционеров и реакционеров, прогрессистов и консерваторов, утопистов и традиционалистов – критерий борьбы цивилизаций, в которой Россия не переставала участвовать при всех политических режимах. Тот, кто стоит за Россию – тот наш, невзирая на его идейную окраску и партийное происхождение. Тот, кто подвергает сомнению Россию как она есть, раскрывшую себя на нескольких ступенях исторического развития (включая доордынскую «русскую античность», старомосковский, петербургский и советский периоды), мечтает перекорчевать ее в угоду своим пристрастиям, западничеству или интернационализму, расизму или космополитизму, либерализму или левачеству – тот наш противник, каким бы одухотворенным «белым» либо пламенным «красным» он ни представлялся.
Борьба цивилизаций – это борьба смыслов, борьба идеалов смысла жизни, обновляемых на каждом историческом этапе, но при этом несущих исконные традиционные установки той или иной культуры. Победа одной цивилизации над другой – это победа одного смысла жизни над другим, когда победитель принуждает не просто сложить оружие, но и признать, что он живет лучше и правильнее побежденного. Именно этот вопрос стоит в центре революций и смут, которые происходят в незападных обществах. (Вопрос о смене принципов смысла жизни на самом Западе несколько сложнее, и мы не будем сейчас на нем останавливаться. При этом оговоримся, что и современный Запад это результат победы новоевропейского проекта над староевропейским, победы постхристианства и постгуманизма, требующих признать их превосходство над старым миром, над старой христианской цивилизацией.).
Исходя из этой оптики, а вовсе не из оптики братоубийственной Гражданской войны, мы и предлагаем посмотреть на пресловутую «красно-белую» тему. Посмотреть и разобраться в том, можем ли мы сегодня вступить в стратегический союз друг с другом. Способны ли мы, патриоты,соединить идеал социальной справедливости с ценностями традиционализма – направить два этих начала нашей истории, два этих мощнейших потока нашей национальной энергии не в борьбу «брат на брата», а в единое русло – русло развития Русской государственности и политической культуры.
Мы уверены, что такой союз советских патриотов (условно «красных») и патриотов-традиционалистов (условно «белых») возможен и, в конце концов, состоится. Мы хотим обратить внимание на тот факт, что «красное» и «белое», «левое» и «правое», «монархическое» и «социалистическое» все эти начала неразрывно связаны в российском опыте государственного строительства. Российская Империя была, во многом, социалистическим государством, а Советский Союз можно считать красной автократией.
Когда Россия восстанавливает себя после Смуты, движется от разрухи к росту и развитию – сквозь красное начинает прорастать белое, сквозь белое – красное. Несовместимы же эти начала могут быть только в эпохи Смут и самоуничтожения народа. Так, если в 1919 году красное и белое начало казались несовместимыми (да и действительно были таковыми), то в 1945 для большинства народа они уже нерасторжимы. Как возможен такой парадокс – мы постараемся объяснить в своем докладе.
Мы считаем необходимым признать, что Советский Союз наследовал Российской Империи не только геополитически – в плане сохранения «Большого пространства». Красная Империя продолжала политико-экономическую традицию Империи Белой. Традиция эта, вне всякого сомнения, была государственно-социалистической, только в дореволюционной России она была «инфицирована» либерально-буржуазными влияниями, а в постреволюционной – влияниями леворадикальными. Позднее в 60-е – 80-е годы история как будто повторилась, и либеральное диссидентство, апеллируя к западноевропейским ценностям, которые оно выдавало за «общечеловеческие», во второй раз за XX век принялось подтачивать нашу державу. Очищение русской государственной традиции от либерализма и нигилизма является важнейшим залогом укрепления России и преодоления трагической вражды между «красным» и «белым».
Суть нашего подхода можно свести к нескольким положениям:
1. Использование понятий «белое» и «красное» в оптике Гражданской войны сделало бы саму постановку вопроса, которую мы предлагаем, крайне уязвимой. Сегодня все очевиднее выясняется, что сама по себе картина Гражданской войны гораздо сложнее, чем это живописала как советская, так и антисоветская пропаганда и историография. В борьбе цивилизаций, в борьбе с исторической Россией ставка внешними врагами делалась как на белую силу (февралистов, их наследников, вождей «добровольческой армии»), так и на красную (большевиков), причем одновременно. Сегодня в понимании многих, белые это прежде всего либералы, Учредительное собрание, «демократия», верность Антанте, зависимость от интервенции и иностранного патронажа. При этом во время Гражданской войны на фланге, противостоящем большевикам, очень скоро оказались не только кадеты и республиканцы, но и эсеры с меньшевиками [1]. Так или иначе, речь должна идти не о противостоянии сил революции и сил восстановления дореволюционного порядка, но опротивостоянии между сторонниками разных направлений революционного, «освободительного» движения, подпитываемого и подстрекаемого из-за рубежа.
2. После краткой и противоестественной синкопы Февраля 17-го Русская история медленно повернулась – с иными мотивациями и идеологическими обоснованиями – на традиционные пути. Путь к этому повороту лежал через братоубийственную войну и классовый террор. Красная традиция государственного строительства пришла уже на следующей волне, в качестве трудного и болезненного сталинского синтеза, когда радикализм стал уходить, когда народ изживал раны и болезни Смутного времени и Гражданской войны. Но борьба цивилизаций на этом не закончилась – и попытка Февраля была повторена спустя 74 года. Теперь наши враги и внутренние предатели уверили себя в том, что на этот раз Русская цивилизация повержена об этом «прораб перестройки» и главный оператор предательской идеологической игры А.Н. Яковлев говорил как о «сломе тысячелетней русской парадигмы»: «Впервые за тысячелетие взялись за демократические преобразования. Ломаются вековые привычки, поползла земная твердь».
3. Разрушение СССР – второй акт «красно-белой» драмы. На этот раз разрушители использовали символы «белой армии» и прямо провозгласили себя наследниками и преемниками Февральской революции (но не Российский империи!). «Белым» цветом они воспользовались в первую очередь, чтобы подчеркнуть свой антисоветский пафос, пафос борьбы с КПСС как государствообразующей в то время структурой. «Красная» сторона выступала как обороняющаяся. В этот исторический момент стало как никогда ясно, что очень многое роднит СССР и Российскую империю, что это две ступени развития нашей великой цивилизации. Особенно очевидным это стало после 1988 года, когда широко отмечалось Тысячелетие Крещения Руси, и началось внушавшее большие надежды возрождения православия. Казалось бы, мы увидели проблеск новой России, «Пятой империи», переход к которой мог состояться без Смуты, без надрыва, без падения в пропасть. Но этот счастливый переход был вновь сорван либералами-демократами, воспаленными ненавистью ко всему советскому, а также, как теперь уже ясно, ко всему имперскому опыту России.
4. До сих пор никем так и не была дана нравственная оценка свершившемуся, которая исходила бы не от «победителей» или «побежденных», не от «красных» или «белых», а от народа, преодолевшего этот раскол и осознавшего как общую трагедию, так и общие высокие цели. Прежние «красные» сгинули без покаяния. История не дала им этого шанса. Прежние «белые» тоже ушли в миры иные, унеся с собой свои обиды и прощения. И вот уже в наши дни вместо примирения некогда экспроприированную, но затем кое-как «очищенную» в горниле «общенародной» собственность захватили и присвоили себе люди, не отягощенные вообще никакой моралью, не ведомые никакими социальными идеями, но охваченные дьявольской алчностью. В мировую историю это вошло под названиями «перестройка» и «приватизация». Так, вместо исцеления и утешения на одну нравственную рану народа наложилась другая. В этом состоит суть Третьего Смутного времени, изживать которое предстоит нам и нашим детям.
5. Две традиции государственности: традиция русских царей, собирателей империи, и традиция советского цивилизационного строительства требуют сегодня творческого осмысления и синтеза. И для одной, и для другой традиции святыней является суверенность державы. Но настоящее их возрождение сегодня возможно только в новой традиции (новой, но традиции!), которую необходимо построить. Иными словами, в этой традиции должна проявиться сполна вечная сущность русской традиции. Этим третьим мифом (третьим по отношению к «красному» и «белому» мифам, вдохновлявшим русских людей в XX веке) будет новая платформа единения в XXI веке – «Пятая Империя» Александра Проханова, «Пятый проект», предсказанный в Русской доктрине в ее очерке четырех проектов русской истории. Именно в чаемой «Пятой Империи», а не в идеологемах и войнах прошлого лежит разгадка и смысл примирения всех настоящих патриотов.
Среди первоочередных мер, которые уже сегодня могло бы принять государство для скорейшего исцеления раскола в нашем обществе, мы назвали бы следующие (список неисчерпывающий):
– формирование единого канонического «сюжета» отечественной истории, отраженного в официальных школьных учебниках;
– создание единого, интегрирующего ценности досоветского и советского периодов, пантеона героев и выдающихся деятелей страны;
– создание и поддержание системы мемориалов и культа памяти Отечественной войны 1812 года, Отечественной войны 1914-1917 гг., Великой Отечественной войны, а также по мере возможности и других значимых событий нашей истории;
– введение жесткого наказания за оскорбление исторической памяти народа, в том числе за трактовки дореволюционной и советской истории, огульно порочащие эти исторические эпохи;
– принятие закона об автоматическом получении гражданства РФ по праву происхождения потомками русских эмигрантов, а также бывшими гражданами СССР, которые пожелают российского гражданства;
– предоставление русскому народу статуса государствообразующего в России, а всем белорусам и украинцам, в том числе не являющимся гражданами России, статуса членов русского народа.
2. «Право-левая» игра против России
В борьбе цивилизаций стратегия Запада может быть емко описана как сеяние внутренней розни, стремление к ослаблению и, в конечном счете, расчленению России – сначала как многонациональной империи, а затем и самого русского народа. Подтверждений этой стратегии более чем достаточно. Причины стратегии также ясны.
В ноябре 1919 года британский премьер Ллойд Джордж, выступая в парламенте, заявил: «Возьмем Балтийские государства... Потом Финляндию... Польшу... Кавказ... Грузию, Азербайджан, русских армян. Кроме того, существуют Колчак и Петлюра все это антибольшевистские силы. Почему же они не объединяются? Почему мы не можем их объединить? Да потому, что стоящие перед ними цели в основе своей несовместимы. Деникин и Колчак сражаются во имя достижения двух целей. Первая - уничтожение большевизма и восстановление в России нормального правительства. Во имя этого они способны найти общий язык со всеми силами, но вторая их цель борьба за восстановление единой России. Так вот, не мне говорить вам, отвечает ли такая политика интересам Британской империи. Был у нас великий государственный деятель... лорд Биконсфилд, который утверждал, что огромная, гигантская, колоссальная, растущая Россия, подобно леднику неумолимо движущаяся в сторону Персии и к границам Афганистана и Индии, представляет для Британской империи величайшую угрозу, какую только можно себе представить».
Та же программа ясно излагается в инструкции делегации США на Версальской конференции 1919 г., в которой стоит требование «демократического переустройства» России с отчленением от нее Финляндии, Прибалтики, Белоруссии, Польши, Украины, Кавказа, Среднеазиатских республик, Сибири, Дальнего Востока.
Такие же планы вынашивались Гитлером, тогда как наиболее дальновидные из нацистских стратегов (в частности, Вальтер Шелленберг) задумывались уже не только над тем, как расчленить СССР, но и над тем, как воспитать в отколотых от России частях местные элиты и правительства, которые не допустили бы возврата к русскому воссоединению.
В начале 90-х годов все эти планы в отношении союзного имперского пространства начали реализовываться. Программа-минимум Временного правительства по отчленению Украины, Белоруссии и Кавказа, которую не удалось осуществить после Февраля 1917-го, была выполнена со значительным превышением. Однако и того, что произошло с нашей страной в 1991 году, для наших цивилизационных противников недостаточно. Информационно-психологическая война против России продолжается до сих пор, о чем уже говорилось в первых докладах Изборского клуба.
В «красно-белом» противоборстве, разжигание которого имело своей целью ослабление и дальнейшее расчленение страны, катализатором и выгодоприобретателем выступила «третья сторона», которая (словами Герцена) не была тождественна ни западникам, ни славянофилам, но манипулировала обоими полюсами. При этом «третья сторона» использовала и энергию анархистов-бунтовщиков, и самоотверженность студентов-террористов, и административный ресурс либералов, пораженных болезнью русофобии и отщепенства, и «христианско-демократические» тенденции внутри господствующей Церкви, в том числе среди епископата. Использовался и финансовый ресурс предпринимателей-евреев (причем не только крупных банкиров, но и скромных контрабандистов [2]), и капиталы некоторых староверов, которые восприняли психологию «малого стада» во враждебном окружении и, как сказали бы современные технологи информационных войн, представляли собой «уязвимое» сообщество внутри «страны-мишени». В центре этой сложной игры, которую ведет западный мир в других культурных сообществах и в других цивилизациях, стоят своего рода право-левые хамелеоны, которые взращиваются в своих странах как космополитическая альтер-элита. При этом формально данные хамелеоны могут состоять в любой партии, быть на любом политическом фланге, исполнять роль агентов, внедренных во все значимые политические структуры и способных, когда настает час X, манипулировать этими структурами.
Линдон Ларуш определял такую тактику термином «право-левая игра», обращая внимание на применение Лондоном этого стереотипа к самым разным обществам – от европейских империй до Третьего мира на примерах Кении и Руанды. Ларуш, а до него еще и профессор Джорджтаунского университета Кэрол Квигли (оба они систематически изучали британскую политику), отмечали ее главной особенностью преемственность имперских стратегий, передающихся по наследству в аристократических родах. Доказательствами этой преемственности явились и Вторая мировая война, и Третья русская смута, и нынешний кризис Европы, вся тяжесть в разрешении которого ложится на Германию. В свою очередь, сквозной особенностью самой британской геополитики они называли предельный цинизм, замешанный, во-первых, на аксиоме расового превосходства, во-вторых, на традициях торговых манипуляций, заимствованных у Венеции. (Важное значение для понимания этого имеют также и родовые связи британской и «венецианской» элит.).
Геополитический соперник, поставивший целью не допустить усиления империи, достигает успеха в срыве планов ее руководства, когда одновременно удается, во-первых, предотвратить нежелательный для нее альянс с государствами-партнерами, а во-вторых, создать для империи внутренние препятствия для ее расцвета, такие как:
– политическую дисгармонию, активизацию протестного потенциала социальных или этнокультурных групп, соблазняемых мифами об их недооцененной в империи значимости, а соответственно ущемленности;
– дискредитацию власти, в первую очередь через инструменты масс-медиа (а в нашу эпоху еще и сетевые технологии);
– раздор между разными группами истэблишмента и т.д. и т.д.
Приведем ряд примеров, свидетельствующих о такой «право-левой» игре. Во время первой мировой войны пресса перемежает разоблачения военных и дипломатов со сплетнями по поводу «распутинщины». Источник инсинуаций легко определим. Однако в марте 1915 года министр Сазонов вручает послам Бьюкенену и Палеологу памятную записку, где открыто декларируются претензии России на Константинополь и Дарданеллы. Все державы-соперники играют под столом в четыре руки, дергая за внутренние ниточки, но Россия хочет играть по-рыцарски благородно. Послы «собратьев» по Антанте заверяют премьера Штюрмера, что у их держав не будет никаких возражений. Но именно в это время, по данным историка Элизабет Хереш, деньги на русскую революцию начинают поступать через Александра Парвуса не только от Германии и Австрии, как раньше, но и из англо-американских источников. В прессе поднимается вакханалия, которая завершается физическим устранением Распутина [3]. Различные ложи манипулируют русской аристократией, включая великокняжеские семьи, а новые кадры для Временного правительства готовит ложа «Великий Восток». К этому времени элита дробится и раскалывается – во дворцах и в кабинетах – до такой степени, что говорить о двух сторонах борьбы невозможно: сторон множество. Но посольства Великобритании и США держат руку на пульсе, как видно даже по осторожным мемуарам Брюса Локкарта. Его агент Сидней Рейли контактирует и с штаб-квартирой Эдварда Хауса, и с Вениамином Свердловым, и с оружейным магнатом Базилем Захаровым, партнером которого является Парвус. Предопределен и первый, и второй, «запасной» состав Временного правительства [4]. Существовала и «Военная ложа», стараниями которой верхушка армейского руководства была вовлечена в антимонархический заговор. Среди участников военного заговора было немало представителей правых, националистических сил, – они настаивали на сокрушении «немецкой партии» во власти, партии, которая, по их мнению, двести лет отравляла жизнь России. По свидетельству посла Франции Мориса Палеолога, «немецкая партия» ассоциировалась у этих кругов с императрицей, Распутиным, Вырубовой и вел. княгиней Елизаветой Федоровной. Однако противостояние так называемой «немецкой партии», как правило, означало у этих «националистов» ориентацию на Францию или Англию, на республиканство или атлантизм.
В 80-е годы XX века право-левая игра, имевшая конечной целью распад Союзного государства, проявилась в умелом углублении раскола интеллигенции на «левых» либералов-западников и «правых» почвенников. Источник идеологической игры состоял из нескольких элементов, но одним из них, несомненно, являлся Советский фонд культуры, при котором на средства Роберта Максвелла издавался журнал «Наследие». Издатель – активный участник англо-советской дипломатии, того «стратегического альянса» Горбачева и Тэтчер, который служил стартом для демонтажа всего Второго (социалистического) мира. Биографы Максвелла считают, что ему принадлежала ключевая роль в подстегивании войны между Ираном и Ираком в начале 1980-х гг. Другим источником сверхприбылей для «социалиста» и агента трех разведок Максвелла были поставки технологий в СССР в обход ограничений COCOM, а третьим, самым крупным бизнесом была сама перестройка.
Гражданская война в России в 1918-1921 гг. была несомненно страшным бедствием. Общие потери составили более 10 миллионов человек, тогда как потери убитыми и умершими от ран не менее 2,5 миллионов человек. И в то же время эта война все-таки была близка к регулярной. Нерегулярные войны мы видим сегодня на огромном пространстве – от Афганистана, где доселе нет ни одной железной дороги, до Сирии, где воюют по меньшей мере четыре стороны. Такие войны не сообщают, а высасывают энергию, смыслы и идентичность – они становятся непрекращающейся смутой. Регулярность Гражданской войны в России сама по себе обозначила горизонт завершения Второй смуты (ее кульминация, то есть максимум энтропии, пришлась на 1915-17 годы).
3. Между Сциллой либерализма и Харибдой левачества
Упреждая всевозможные недоумения, мы бы хотели остановиться на самой трактовке понятий «белое» и «красное». Как мы уже отмечали, для нас эти понятия несводимы к терминологии Гражданской войны. Так, мы не считаем «белое» принадлежностью только «белой армии», «белого сопротивления» большевикам. Более того, здесь даже можно вести речь об узурпации белого цвета как одного из символов Белой Империи русских самодержцев теми силами, которые разрушили эту империю. Точно так же для нас «красная традиция», воплощенная в народном строе Советского Союза, в великой победе 1945 года и выстраданных нашим народом достижениях советской сверхдержавы не имеет ничего общего с «левачеством» [5], с красным радикализмом, который был нацелен не на развитие нашей цивилизации, а на ее использование в сомнительной исторической авантюре.
Публикуемые новые данные о событиях Гражданской войны уже сейчас постепенно складываются в картину, которая никак не вписывается ни в «белую», ни в «красную апологетику». Хорошо известно, что белое движение с самого начала было если не радикально антимонархическим, то во всяком случае преимущественно республиканским, по духу и смыслу своему отстаивающим лозунги и идеалы «народной свободы», провозглашенные в феврале 1917 года. В июле 1918 года граф Ф.А. Келлер обратился с письмами к генералам Деникину и Алексееву со словами: «Объявите, что Вы идете за законного Государя, а если его действительно уже нет на свете, то за законного же Его наследника, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России и весь народ, исстрадавшийся по твердой власти». Однако этот и другие подобные призывы не только не встречали сочувствия у руководителей движения, но и решительно отторгались.
Ярославский исследователь С.В.Холяев говорит по этому поводу так: «Белое движение органически связано с августовскими днями 1917 г., вошедшими в историю как «корниловский мятеж». Однако лица, вошедшие впоследствии в штаб Добровольческого движения, так или иначе, проявили свои политические устремления задолго до Февраля, сочувствуя тому заговору, который организовывал с конца 1916 г. А.И. Гучков, а А.М. Крымов даже входил в круг заговорщиков» («Могли ли белые быть монархистами?» // Власть 2011 № 7). Официальный лозунг т.н. «непредрешенчества» был выдвинут только для того, чтобы не отталкивать монархически настроенных офицеров. «Если бы белогвардейцы догадались выбросить лозунг “Кулацкого Царя”, мы не удержались бы и двух недель», - признавался Троцкий. Об этом же писал Солоневич в своем труде «Народная монархия».
При этом главными противниками восстановления традиционного порядка были даже не белые генералы, а западные «союзники». «Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм...», - говорил президент США Вудро Вильсон. А созданное в Париже в начале 1919 г. «Русское политическое совещание» (под председательством князя Львова, первого главы Временного правительства), игравшее роль представительства Белых армий, сотрудничавших с Антантой, постоянно требовало от белых генералов провозглашения «глубоко-демократического характера целей, преследуемых русским антибольшевицким движением». В целом белое движение можно назвать лево-либеральным. Это четко определил генерал Я.А.Слащёв, говоривший, что оно представляло собой «смешение кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов» [6].
Жесткую оценку белому движению дает такой осведомленный аналитик как В.М.Фалин: «Считаю необходимым раскрыть понятие «гражданской войны». Если строго держаться фактов, всех фактов и только фактов, то, наверное, надо было бы признать, что как таковой гражданской войны в Советской России поначалу не было. Так же, как не было гражданской войны в Испании в 1936-1939 гг. и так же как то, что ныне мы наблюдаем в Африке, на Ближнем и Среднем Востоке. В ту пору на территории Советской России буйствовало 350-360 тыс. интервентов. К ним собирались во второй половине 1918 г. добавить еще примерно 600 тыс. штыков. Французы особенно настаивали на расширении внешнего вмешательства. Однако, по зрелом размышлении, против высказался Вильсон и засомневался Ллойд Джордж.
Вот тогда принялись пестовать Колчака и прочих. Адмирал называл сам себя американским конкистадором. Кем же был Колчак в реальности? Сведения об октябрьском перевороте застигли его в Соединенных Штатах. Колчак решил в Россию не возвращаться и подал заявку на зачисление его в британский военно-морской флот. Наставник из Альбиона счел, что адмирал пригодится на другом поприще» («Запад и Россия в XX веке: связь времен»).
Это, конечно, личная точка зрения В.М.Фалина. Но ее по-своему подтверждает и великий князь Александр Михайлович Романов, который так раскрывал произошедшую в ходе Гражданской войны чудовищную перверсию: «Инспирируемое сэром Генрихом Детердингом, или же следуя просто старой программе Дизраэли-Биконсфилда, британское министерство иностранных дел обнаруживало дерзкое намерение нанести России смертельный удар… Они надеялись одним ударом убить и большевиков, и возможность возрождения сильной России. Положение вождей Белого движения стало невозможным. Делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов… Никто не спорит, Советы убили трех моих родных братьев,но они также спасли Россию от участи вассала союзников. (…) Если то, что вы любили в России, сводилось единственно к вашей семье, то вы никогда не сможете простить Советы. Но если вам суждено прожить свою жизнь, подобно мне желая сохранения империи, будь то под нынешним знаменем или под красным флагом победившей революции то зачем колебаться? Почему не найти в себе достаточно мужества и не признать достижения тех, кто сменил вас?» («Книга воспоминаний», написанная в 1933 году).
Ниже в своем докладе мы коснемся того, что многие монархисты и сторонники правых движений, видя, как разворачивается ситуация, предпочли поддержать большевиков против «белых» (то есть «февралистов»). Этот казалось бы абсурдный и парадоксальный факт покажется не столь уж абсурдным, если учитывать, что правые хорошо знали, кто такие вожди белого движения и кто за ними стоит. Ведь мир русской образованной элиты был тесен, а сведения о прошлых масонских связях и увлечениях, о зависимости от интервентов, о договорах с иностранными державами и кредитных контрактах, которые подписывали «белые», не оставались в секрете.
При этом, говоря об узурпации символики белого цвета белогвардейскими военачальниками и идеологами, нельзя игнорировать тот факт, что в массе этого движения было множество самоотверженных искренних людей, которые не видели себя ни в качестве марионеток Антанты (или Германии), ни в качестве представителей старых сословий, воюющих за свой классовый интерес. Сотни тысяч офицеров, кадет, казаков, крестьян шли в добровольческую армию и умирали на полях сражений за свою родину. Об этом убедительно пишет в своих воспоминаниях духовник белого движения митрополит Вениамин (Федченков), человек удивительной судьбы, оставивший Россию в 1920 году и вернувшийся в 1948 году в СССР, чтобы служить там в Церкви до самой кончины. «В Белой армии и большой дух жертвенности, не за корысть, не за собственность даже, а за Родину, за Русь вообще, - вспоминал митрополит. - Кто не примет этого объяснения, тот не может понять "белого движения"! Большевики казались губителями России. И честному русскому нужно было бороться против них! История знает, с какой готовностью люди отдавали себя на раны и смерть» («На рубеже двух эпох»).
Однако, для многих были очевидны и прозападные корни «белого движения». По выражению Святослава Рыбаса, во время Гражданской войны раскрылась «трагическая панорама – с одной стороны, мировые революционеры, с другой – западные наемники, а патриотам не оставалось места» («Сталин»).
Что касается красной символики большевиков, то в этом вопросе они были последовательными западниками – взяв знамя якобинцев и революционеров XIX века. По мысли архимандрита Константина (Зайцева), высказанной им в книге «Чудо Русской истории», факт появления красного знамени в ходе волнений во время «крестьянской реформы» 1861 года «не объясним внутренними причинами народной жизни». Он был привнесен в крестьянские массы революционно настроенными интеллигентами. Это, несомненно, так. Так же как несомненно другое: красные стяги, традиционные на Руси, известные с древних времен и осенявшие собою войска Дмитрия Донского на Куликовом поле – не воспринимались русским народом как что-то чуждое. «Красная традиция» в ходе перерождения большевизма в сталинизм, так же как и цвет советского флага, наложились и на «Красную Пасху», и на еще более древние народные архетипы, даже и дохристианской поры [7].
Революционеры сделали так, что «красная» символика стала восприниматься в России неотрывно от идеи социальной справедливости. Однако понимаемое таким образом «красное» начало мощно присутствовало в Российской империи. Возможность его полного осуществления руками русского царя систематически срывалась российскими либералами и радикалами-нигилистами всех мастей, а еще более – олигархической верхушкой, за которой маячили англосаксонские дирижеры. Эта «пятая колонна» расшатала романовскую империю примерно так же, как в XX веке ее наследница в лице либеральной и западнической прослойки внутри советской номенклатуры расшатывала советский строй.
Если обратиться к предыстории 1917 года, мы увидим: либерализм и нигилизм в России были связаны глубокой внутренней связью, выступая как две партии в оппозиции традиционному укладу. Уже так называемые «люди сороковых» в массе своей открыто желали поражения России в Крымской войне, надеясь на крах «николаевского режима». Нотки государственной и национальной измены ясно прозвучали во время польских восстаний 1830 и 1863 гг., когда многие русские дворяне с многовековой родословной поддерживали поляков и становились в оппозицию не только к своему государю, но и к своему народу.
Однако подлинным мотором развития нигилизма и одновременно либерализма в России стала «аристократическая оппозиция» 1860-х - 70-х годов – земельные магнаты, озлобленные на царя из-за отмены крепостного права и требовавшие передачи власти в их руки в качестве «компенсации». Эти «аристократы из Яхт-клуба» проповедовали развитие «дикого» капитализма, свободную куплю-продажу земли, уничтожение крестьянской общины, не скрывая своего презрения к «нецивилизованному» русскому народу. Основные идеи «аристократической оппозиции» в эпоху реформ разделяли многие министры и даже члены династии, доходившие до провозглашения открытых симпатий к восставшей польской шляхте.
Показательно, что в 60-е годы XIX века в России сложилась влиятельная группа конституционалистов, мечтавшая об установлении в России монархии по английскому образцу. И возглавляли ее именно недовольные реформой крепостники. Покровителем этой группы был могущественнейший шеф жандармов граф П.А. Шувалов. У них был свой рупор – газета «Весть». Кроме того, существовало Общество взаимного поземельного кредита, которое неявно ставило перед собой цель финансировать конституционную партию. Эта партия не сомневалась в своем могуществе и в том, что они рано или поздно будут править Россией, тогда как радикалы-нигилисты рассматривались ими как их «младшие братья», на фоне которых они могут представляться своего рода «русскими тори», консерваторами. Новообразованная адвокатура и вообще «юридическая профессия» была финансово заинтересована в революционерах, т.к. наживалась на их защите, а революционеры были со своей стороны заинтересованы в развитии «юридической профессии».
Однако в России были и подлинные консерваторы, противостоящие ползучей олигархической революции. В том числе и усилиями этих подлинных консерваторов, кого либералы презрительноименовали «красными» (!), потерпели крах их проекты конституции, крестьянская община была сохранена, могущество польской шляхты было сломлено, а ее земли отданы крестьянам. «Трагедия белой гвардии» – так польские националистические историки называют результаты тех мер, которые были предприняты «красной», на их взгляд, династией Романовых. «Красной» – в их устах звучит почти как «азиатской». Последовательные западники-русофобы вроде графа П.А. Валуева ужасались процессу «азиатизации» России в 70-е и особенно 80-е годы XIX века. На самом деле никакой «азиатизации» не было. Россия просто стряхивала с себя наносное и обнажала свою сущность – сущность монархии Белого Царя, воплощающего в жизнь «красную» социальную справедливость, идущего навстречу своему народу «поверх голов» олигархии, как это делали в определенные исторические моменты практически все Романовы, как более «консервативные», так и более «либеральные».
И не было случайностью, не было даже единичным гениальным прозрением, что Константин Леонтьев в последние годы жизни выразил мечту о русском царе, который станет во главе «социалистического движения». Не было случайностью и то, что независимо от Леонтьева проект нового закрепощения всех без исключения сословий и превращения Российской империи в мобилизационное государство высказал в конце 1890-х годов Николай Федоров.
К 1881 г. некоторые либеральные газеты уже твердо стояли на позициях плохо скрываемой русофобии – это проявлялось из месяца в месяц, из года в год в каждой реакции либеральной прессы на любой указ правительства, на любое нашумевшее уголовное дело. При этом деятельность радикалов-нигилистов и ниспровергателей в общественном мнении выдавалась за святое жертвенное подвижничество. И в этом огромную роль играли либералы, всячески поддерживающие эту подмену.
В знаменитом пассаже из «Опавших листьев» Василий Розанов пишет о том, что для таких как он, юных провинциалов 70-х – 80-х годов, столичный «нигилизм» представлялся плодом деятельности «бедного студенчества», но при ближайшем рассмотрении оказалось, что нигилизм этот действует в связке с таинственными покровителями. Отсюда разительное по сравнению с бедностью и нищетой публицистов-консерваторов материальное благополучие и даже богатство таких деятелей как миллионер Стасюлевич с собственным каменным домом на Галерной улице, литературный магнат Благосветлов, в кабинет которого вела «дверь из черного дерева с золотой инкрустацией, перед которою стоял слуга-негр», Пантелеев, в палаццо которого собиралось Герценовское общество и т.д. «Я понял, где корыто и где свиньи, и где — терновый венец, и гвозди, и мука. -пишет Василий Васильевич. - Потом эта идиотическая цензура, как кислотой выедающая «православие, самодержавие и народность» из книг; непропуск моей статьи «О монархии», в параллель с покровительством социал-демократическим «Делу», «Русскому богатству» etc. Я вдруг опомнился и понял, что идет в России «кутеж и обман», что в ней встала левая «опричнина», завладевшая всею Россиею и плещущая купоросом в лицо каждому, кто не примкнет «к оппозиции с семгой», к «оппозиции с шампанским», к «оппозиции с Кутлером на 6-ти тысячной пенсии»…
Революция 1905 года, ознаменовавшаяся паломничеством лидеров русской интеллигенции на Запад и открытой поддержкой Японии в войне с Россией, обнажила всю неприглядную суть этого нигилизма с его подобострастием перед чужой культурой и отрицанием собственных государственной символики, служителей порядка, храмов… Начало XX века стало временем, когда фигура «борца за свободу России», открыто контактирующего с правительствами враждебных России государств, из единичного исключения стала правилом.
Однако страна в целом не сочувствовала такому нигилизму и тайно поддерживающему его либерализму. Россия упорно не хотела прикасаться к самой сути западного капитализма. Показательно, что индустриализация в России происходила на фоне довольно-таки незначительной пролетаризации крестьянства. Рабочий класс России составлял примерно 10% населения, однако же Россия находилась на пятом месте по уровню развития промышленности — и на первом месте по его темпам. Российская империя не была «нормальной европейской» страной, хотя разного рода плутократы и двигали ее в этом направлении. Между тем на Западе высокие темпы роста индустрии были обусловлены разорением большинства крестьян и пролетаризацией самого крестьянства. В России же была возможность избежать пролетаризации в больших масштабах. Крепкая русская община «поставляла» в города небольшую часть своих членов, которые просто не желали заниматься земледельческим трудом. И так получалось, что их энергии хватало для успешной индустриализации нашей страны.
В борьбе против суверенной власти либералам позарез нужно было создание «ответственного министерства». Они жаждали поставить правительство и царя Николая II под контроль парламента (Думы), сделав власть полностью зависимой от плутократии. Государь же упорно противился этим попыткам, что, кстати, говорит о наличии у него незаурядной политической воли. Будь царь «тряпкой», как это утверждают многочисленные его недоброжелатели, он с облегчением согласился бы на «ответственное министерство» и безмятежно сидел бы на троне — «царствуя, но не правя». Однако же им был выбран совсем иной, трудный и опасный путь: хранение самодержавия от домогательств международной олигархии [8].
Для сравнения: в тогдашней Германии монарх находился под плотной опекой крупного капитала, приблизив к себе магнатов индустрии, банковского дела и торговли. Русский же царь, хоть и шел на некоторые экономические уступки крупному капиталу, предпочитал держаться от него на удалении. После введения «ответственного министерства» монархия перестала бы быть самодержавной, а стала бы парламентской (что вполне устраивало Запад). Но этого не произошло: император, которого спровоцировали к вступлению в мировую войну, мобилизовал колоссальную армию, которая вопреки паразитизму финансовой олигархии продолжала наступать и Российскую империю пришлось ломать всем арсеналом антисистемных сил. При этом так называемым союзникам было безразлично, сколько прольется крови: приоритетом было уничтожение конкурента. Георг V имел возможность спасти своего кузена Николая II, но этого не сделал, хотя ранее клялся в дружбе и верности. Ллойд Джордж объяснил это предательство прямым текстом: «Царь – это символ единой могущественной России, именно ему мы обещали передать проливы и Константинополь, и было бы верхом безумия принимать его в Британии…».
Пока либералы совершали государственный переворот во время войны с целью «сменить шофера», как они выражались, а умеренные социалисты требовали «мира без аннексий и контрибуций», то есть попросту хотели сделать все русские жертвы в войне напрасными, исторический приговор тем и другим был уже подписан. Свержение императора выбило почву из-под ног не только «февралистов», но и всей России с республиканскими планами. «Красные» крестьянские массы хлынули из бездны и смели тот противоречивший всему историческому пути России мир, о котором мечтали Гучковы и Керенские, вышвырнутые теперь за рубеж.
В эмиграции многие февралисты раскаялись в предшествующей деятельности. Очень острую форму эту раскаяние приняло у Петра Струве и Василия Маклакова, фактически проклявших свою дореволюционную активность по свержению монархии. Даже Керенский в конце концов обмолвился, что теперь он хотел бы возвращения России к режиму Александра III. Правда, все эти раскаяния были явно запоздалыми и не всегда полными…
Более удачной была игра «пятой колонны» в конце 80-х – начала 90-х годов. Для понимания природы победы сил антисистемы в третью Смуту необходимо понять ее происхождение. Вопреки распространенному представлению о том, что новое либеральное и анархо-нигилистическое инакомыслие, именуемое «диссидентством», родилось в среде репрессированных, наиболее авторитетные и плодовитые интеллектуалы этих направлений вышли «из шинели» советского истэблишмента – из гуманитарных и технических научных кругов.
Первым стимулом к возникновению диссидентства в СССР был политический и личный конфликт между Иосифом Сталиным и Иосипом Броз Тито. Настольными книгами будущих оппозиционных интеллектуалов-«шестидесятников» закономерно становятся книги Милована Джиласа и Абдурахмана Авторханова – выходцев из югославской и советской партийной интеллигенции. Оба этих «классика диссидентства» не были интеллектуально самостоятельны: их критика СССР фактически была «творческим развитием» философов франкфуртской школы, эмигрировавших из Германии в США, а также антиутопий Олдоса Хаксли и Джорджа Оруэлла.
Доверие советских научных и творческих деятелей к союзникам во Второй мировой войне стало «ахиллесовой пятой», которая использовалась по максимуму после советских судебных процессов с этническим оттенком – «дела врачей» и «дела поэтов»: созданный вокруг них миф о «зоологическом антисемитизме Сталина» был удобным инструментом для раскола партийных элит Восточной Европы, которым непосредственно занималось ЦРУ под руководством Аллена Даллеса. В свою очередь, советские специалисты-физики, вовлеченные в Пагуошский процесс, становятся адептами «теории конвергенции», а в дальнейшем – «теории пределов роста» в рамках Римского клуба.
В результате системообразующими ядрами «диссидентства» становятся а) круг специалистов фундаментальных наук, принявших на веру миротворческие устремления якобы настроенного на «разрядку» Запада, б) круг академических историков, профессионально изучавших англо-российские отношения (А.М.Некрич, М.Я.Гефтер и др.), в) круг литераторов, соприкасавшихся с инакомыслящими коллегами из Восточной Европы (Ш.Гейм в ГДР, Э.Гольдштюкер в ЧССР, Д.Лукач в Венгрии) и западными левыми интеллектуалами, г) круг деятелей кино и театра, очарованных эстетикой французского и итальянского экзистенциализма, д) круг деятелей изобразительного и музыкального искусства формалистических направлений, е) круг биологов-генетиков, идейно родственный дарвинистскому эволюционизму и антропологии, ж) круг психологов, вместе с восточноевропейскими коллегами развивающих неофрейдистские концепции.
При этом руководство КПСС почти открыто поддерживало «диссидентов-марксистов» (Р.А.Медведев, Л.В.Карпинский), легально работавших в системе ИНИОН и ряде рассчитанных на зарубежного читателя советских издательств. Кроме того, в диссидентском движении большой удельный вес имели и представители патриотического крыла (И.Р.Шафаревич, В.Н.Осипов, Л.И.Бородин и др.), однако их возможный союз с патриотами внутри советской системы как альтернатива горбачевской перестройке не состоялся.
Диссидентство так или иначе оставалось питательной средой будущей Смуты, но не ее организационным механизмом. В организационном плане будущая Смута и предательство зрело в недрах партийной элиты страны, где в течение долгих лет готовились те «кадры», которые в 80-е годы взяли реванш над чуждой им национально-государственной системой. Ряд аналитиков видит у истоков этого подспудного заговора известного партийного деятеля, идеолога Коминтерна О.В.Куусинена. Именно ему принадлежали основные идеи хрущевской «десталинизации». http://koikino.net/ Именно его опеке и духовному руководству обязан стремительно возвышающийся при Хрущеве Андропов. Это была сплоченная и быстро идущая к власти группа, усилиями которой были вознесены на политический олимп и Горбачев, и Яковлев. В корне их представлений о жизни лежали скрытое западничество и русофобские комплексы [9].
Хотя еще в момент создания в США «Комитета порабощенных народов» (1959) в СССР систематически и целенаправленно выискивались потенциальные активисты сепаратистских движений, только после Хельсинского акта эти усилия оправдываются: «прирученный» академик-ядерщик А.Д.Сахаров становится иконой одновременно карабахских армян, крымских татар и инженеров-евреев, не получающих разрешения на эмиграцию в связи с секретностью (так называемых «отказников»).
Другой плод ложно понятой «конвергенции» партнерство российских и западных экономистов в рамках Международного института прикладного системного анализа (IIASA) – порождает еще одно «уязвимое сообщество»: возникает круг экономистов, воспитанных на идеях К. Поппера, Л. фон Мизеса и Ф. фон Хайека. В итоге к началу «второй фазы перестройки», стартом которой служит смерть диссидента Марченко, сообщество инакомыслящих творческих интеллектуалов соединяется в единое целое с адептами неолиберализма, формулирующими образ будущего России на основе колониальных сценариев латиноамериканских стран. Стратегия экономических реформ периода постперестройки готовится конкурирующими группами, приближенными соответственно к Движению демократических реформ и аппарату движения «Демократическая Россия». Из двух подходов – самоуправленческого (Шаталин - Явлинский) и институционалистского (Найшуль - Чубайс - Гайдар) Борис Ельцин выбирает второй, предпочитая колониальную диктатуру самоуправляемому хаосу; этот выбор окончательно закрепляется апрельским референдумом и расстрелом парламента (1993).
Уже к осени 1993 года часть диссидентов 1970-х годов перед лицом бедствий родной страны горько раскаиваются в том вкладе, который внесли в ее разрушение, и более того, вливаются в ряды защитников Русской цивилизации. Тогда же в оппозиционном движении, в особенности благодаря усилиям газеты «День» «Завтра», преодолевается навязанное противопоставление «белых» «красным»; к 1996 году восстановленная Компартия делает окончательный выбор между государственным патриотизмом и навязанной Римским клубом «теорией устойчивого развития». С другой стороны, такие организации, как «Либеральный клуб», Центр либерально-консервативной политики, Московский антифашистский центр, «Мемориал» и др. выражали официальную точку зрения президента Ельцина и правительства. Это касалось как истории, так и современности. В ходе официальной кампании по «десталинизации» фактически отрицанию подвергалась не только советская, но и имперская история России. Все несогласные с такой политикой подвергались шельмованию.
В канун выборов 1996 года вновь наблюдается схождение, казалось бы, полярных начал (Чубайса с Павловским) в стремлении «предотвратить коммунистический реванш», в то время как финансовые структуры, поддержавшие КПРФ, становятся объектами административной расправы. В итоге на втором сроке Ельцина власть в стране фактически вершит «семибанкирщина», что не только ускоряет дерегуляцию экономики и социальную поляризацию, но и сближает интересы олигархов с радикальными сепаратистскими лобби на Северном Кавказе. Это сближение имеет свое соответствие и в деятельности официозных правозащитников, когда уполномоченный по правам человека С.А.Ковалев фактически выступил в защиту терроризма [10].
Поборники особых прав специфических меньшинств, противопоставленных государству и эпатирующих общественное мнение, до сих пор широко представлены в органах государственной власти – от Общественной палаты РФ до Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека. Под их опекой находятся многочисленные общественные структуры, отстаивающие неограниченную свободу вероисповедания (на практике – права сект, в том числе запрещенных в европейских странах), неограниченные детские права (на практике – права детей доносить на родителей и в результате лишаться семьи), сексуальное просвещение (на практике – поощрения беспорядочных половых связей и ограничения рождаемости), толерантность (на практике – исключительные права отдельных этнических меньшинств) и проч.
Двойственность российской государственности, одновременно стремящейся к выходу из «Третьей смуты» и к интеграции в западноевропейский мир, так и не была изжита в первое десятилетие XXI века, что особенно наглядно проявилось в 2008-12 гг. в административном двоевластии («тандеме»), которое дробило и разлагало правящую партию. Уступки перед евроатлантическим сообществом в сфере права (присоединение к 14-му протоколу Европейской конвенции по правам человека, попытки внедрения ювенальной юстиции, декриминализация экономических преступлений), экономического управления (приватизация госкорпораций, введение иностранных независимых директоров), публичной политики (гротескная либерализация избирательного права), военной политики (подписание СНВ-3) на практике оборачивается не укреплением статуса российской элиты в мировых управляющих кругах, а напротив – в наклеивании на эту элиту коррупционных ярлыков, уравнивающих ее с истэблишментами «Третьего мира», к экстралегальному «искусственному отбору» («список Магнитского» и др.) и в конечном счете – к прямой экспроприации как частных, так и корпоративных активов руками полицейских ведомств погрязшей в кризисе Европы. Последним эксцессом двойственности нашего государства, его внутренней расщепленности стало противостояние «болотной» оппозиции и «поклонной» антиоппозиции, в котором цивилизационный характер политической борьбы обнажился до предела[11].
Весь этот опыт свидетельствует о том, что с нашей страной всегда считались, когда она была не просто сильнее в военном отношении, но и самостоятельна в своей политике; когда ее прогресс достигался не только наличием сильной централизованной власти, но и суверенным цивилизационным самосознанием. Раскол на «красных» и «белых», «правых» и «левых» сам по себе, нагнетание их несовместимости само по себе – симптомы ослабления национального иммунитета, слабости национальной власти и воли, податливости общества на внешние игры.
4. О том, как Российская империя шла к «госсоциализму»
Наш народ внутренне объединен чувством справедливости, вековой тягой к социальной правде. На разных исторических этапах развития Русской цивилизации это начало находило разное воплощение, в том числе порою и деструктивное, бунтовское. Российская империя – держава Белого Царя [12] – была результатом многовековой деятельности народа, а потому она была пронизана чертами «красными», «социалистическими». (Но не в смысле того социализма, который проповедовал марксизм, называвший Россию главным препятствием на пути новой революции.) Естественное, природное социалистическое начало явственно проявило себя в русской общине, в осифлянском монастырском хозяйстве, в кооперативных и солидарных народных формах сотрудничества, артельном духе крестьянства. Это начало не растворяло в себе и не подменяло собой государство, но скорее постепенно пропитывало его. Особенно ярко эта тенденция проявилась в поздней Российской империи, шедшей к государственному социализму семимильными шагами. (При этом, конечно, параллельно развивался сильный конкурент царя – крупный капитал, что и составляло содержание главной политической дилеммы этого периода.).
Один из ведущих идеологов русского монархизма Иван Солоневич, ничуть не сочувствовавший социализму, в своей «Народной монархии» писал: «Императорская Россия была страной, в которой по тем временам «обобществленный сектор народного хозяйства» был больше, чем где бы то ни было в мире. Государственный Банк контролировал все банки России и имел исключительное право эмиссии кредитных билетов. Большинство железных дорог принадлежало казне, а оставшиеся частные дороги стояли накануне «выкупа в казну»; государство владело огромными земельными пространствами, владело заводами и рудниками. Земская медицина была поставлена так, как она и сейчас не поставлена нигде во всем мире. Земства начинали строить свою фармацевтическую промышленность – с помощью государственного кредита. Русское кооперативное движение было самым мощным в мире».
Исследователи отмечают, что в Российской империи казенные заводы вовсе не являлись коммерческими предприятиями, и это подчёркивалось в официальных документах. Особую роль играли государственные заказы, которые делали все ведомства. Безусловно, стоит отметить наличие казенных монополий и акцизов, дававших около половины всего дохода империи. «Итак, одна часть промышленности находилась в собственности государства, другая часть в той или иной степени подлежала государственному регулированию. Но обе эти части оставались практически вне сферы рыночных отношений» (А.А.Новиков. «История российского предпринимательства»)
Русские рабочие были великолепно организованы – в России наблюдалась самая большая концентрация производства и рабочей силы. В 1913 году на крупных отечественных предприятиях (свыше 1 тысячи работников) трудилось 39% всех рабочих (тогда как в Германии — 10%). В одном только Петербурге было сосредоточено 250 тысяч фабрично-заводских пролетариев. При этом в стране было разработано и принято совершенное рабочее законодательство, что президент США Тафт публично признал в 1912 году, говоря дословно, что ни одно демократическое государство не может похвастаться таким достижением.
В начале 1914 года правительство было намерено ввести пятилетние циклы планирования, намечающие темпы и сроки строительства железных дорог, портов и крупных ГЭС (Днепровской и Волховской). Это уже была заявка на плановую экономику, что в очередной раз роднит позднюю Российскую империю и СССР.
«Мало кто знает, - пишет современный исследователь Вадим Бондарь, – но с целью поддержания и ускорения роста отечественной хозяйственной системы, численности населения, его благосостояния и стабильности в обществе царский режим централизованным образом регулировал цены на основные товары и услуги: энергоносители (прежде всего нефть), марганец, хлеб, на железнодорожные и трамвайные билеты, почтовые и телеграфные тарифы. Домовладельцам было запрещено поднимать цены при сдаче квартир внаем. В итоге с 1894 по 1913 год русская промышленность увеличила свою производительность в четыре раза. В начале второго десятилетия прошлого века уже 63% оборудования и средств производства, используемых в промышленности, производилось внутри страны». («Невыгодные сравнения» // Однако 23 января 2013).
Обращает на себя внимание одна важная страница истории: конфликт власти и крупного капитала во время первой мировой войны. В 1915-1916 гг. правительство выступило против взвинчивания цен и «вакханалии наживы», резко ограничив права так называемых «военно-промышленных комитетов» (ВПК) а также установив жёсткий контроль за бюджетами Всероссийского земского союза, Всероссийского союза городов и других пролиберальных организаций, ориентированных на крупный капитал. Значительно выросла роль военной «госприёмки» профильной продукции, отдельные ведомства уже планировали создать собственные металлургические заводы и расширить сеть транспортного машиностроения. Характерно, что либеральная оппозиция охарактеризовала эти меры как «государственный социализм». (Возникает резонный вопрос: не этот ли конфликт подтолкнул российские «денежные мешки» к поддержке февральской революции? Во всяком случае, после Февраля была создана особая комиссия, которая свернула прежнюю систему государственного регулирования).
Надо заметить, что перед февральской революцией царская власть начала масштабную национализацию, и уже первые ее итоги были весьма внушительными. Так, правительство взяло под опеку знаменитый Путиловский завод, обанкротившийся вследствие финансовых махинаций его владельца. До национализации завод практически не выпускал шестидюймовых снарядов, но после он давал уже половину от всего количества снарядов. «После мобилизации оборонной промышленности к 1917 г. военное производство в России выросло в 2, 3 раза, полностью удовлетворяя потребности фронта в оружии и боеприпасах, - комментирует эту и другие меру правительства историк В. Н. Галин. - Производство одних снарядов выросло в 40 раз. Снарядов наделали столько, что их хватило на всю Гражданскую войну, и даже в 1941 г. Красная Армия использовала шрапнели 1917 года выпуска». («Тенденции. Интервенция и гражданская война». Т. 2).
Можно с полной уверенностью утверждать, что царское правительство собиралось идти во многих отношениях тем же руслом развития, которым впоследствии пошли большевики [13]. Конечно, меры были бы не такими жёсткими, как в Гражданскую войну и эпоху коллективизации. Тем не менее, нельзя отрицать, что продразверстку пытались ввести еще в ноябре 1916 года, объясняя это военными нуждами (постановление «О развёрстке зерновых хлебов и фуража, приобретаемых для потребностей, связанных с обороной», подписанное министром земледелия А.А. Риттихом). Впрочем, сам Риттих настаивал на «добровольном» характере этой кампании, во избежание принудительных реквизиций – как обращении к патриотическим чувствам крестьян и землевладельцев. Идею продразверстки подхватило и попыталось воплотить в жизнь Временное правительство (монополия на хлеб), которое прибегало и к реквизициям. И только советское правительство, готовое к предельной жесткости, добилось, да и то не сразу, в этом деле очевидного успеха, поскольку организовало для целей продразверстки специальный аппарат: особую Продармию, действующую в комплексе с другими силовыми органами и комбедами.
К 1917 году самым острым из нерешенных политических вопросов оставался земельный вопрос, а самым острым из стоящих духовно-идеологических вопросов – вопрос о глубочайшем кризисе ценностей в образованных слоях общества, упадке патриотизма, росте презрения к России, ее традициям и истории, огромном самомнении политизированной интеллигенции, по сути, ставшей «пятой колонной» в стране. По всей видимости, именно два эти вопроса, несмотря на бурное развитие страны, ее демографический бум, впечатляющий рост производства, благосостояния и грамотности, определили главные предпосылки крушения самодержавия в условиях изматывающей войны и раскола в элите.
Вопросы о земле и о верности собственному народу были глубоко поставлены некоторыми из представителей русского народничества. При этом народническое движение было весьма разнообразным. К нему можно отнести и анархистов, таких, как М.А. Бакунин, и бланкистов-заговорщиков типа П.Н. Ткачёва. Были «либеральные» народники (Н.К. Михайловский), выступавшие за примирение с царем и монархией. Магистральным направлением внутри народничества было лавровское (П.Л. Лавров), связанное со стремлением служить народу и в конце XIX века во многом влившееся в земское движение. Наконец, существовало мало изученное консервативное народничество (П.П. Червинский), которое примыкало к «правому» славянофильству. В сближении народничества и самодержавной власти не было ничего невероятного. Так, например, и государь Николай II, был, по выражению Н.О.Лосского, своего рода «христианским народником». В то же время часть народников, особенно радикального толка, как мы уже писали выше, несомненно, использовалась врагами России в «право-левой игре». И здесь можно видеть существенную разницу между социалистическим пониманием справедливости и революционными проектами, в которых сама проповедь справедливости зачастую выступала лишь как средство к достижению иных целей – в частности, полного разрушения существующего строя любой ценой.
Если «хождение в народ» 1870-х годов выявило глубокое несовпадение теоретического социализма интеллигенции и того исконного «социального уклада», реальными носителями которого были крестьяне, то практика развития крестьянской кооперации в конце XIX – начале XX века показала, что «социалистическая» тенденция не была чисто интеллектуальной. Эта была эпоха необычайного развития кооперации во всех ее видах, невиданный рост кооперативов, артелей и кустарных производств. Одновременно с этим шел и рост кооперативных союзов, лидеры которых предложили свой термин для описания будущего экономического строя России – «кооператизм». Он рассматривался как альтернативный капитализму самостоятельный путь низовой народной самоорганизации, развития сети кооперативных хозяйств, охватывающей постепенно все мыслимые и немыслимые сферы рынка. Этот путь представлялся народникам-социалистам единственно правильным, дающим шанс народной артели сохраниться и обрести зрелые формы. К осени 1917 г. общее количество кооперативов в России достигло 63-64 тыс., они охватывали не менее 14 миллионов человек. Россия по размаху кооперативного движения вышла на первое место в мире. При этом важнейшим фактором для развития производственной кооперации были государственные заказы, что лишний раз указывает на государственно-социалистическое русло развития, которым шла страна. Любопытно, что в годы Гражданской войны большевики использовали эту сложившуюся при царе систему – число госзаказов кустарям и артельщикам даже возросло.
Ставка на общину и артель как форму альтернативную западному капитализму была общей чертой не только революционных течений, но также и славянофилов, правых народников, части представителей консервативного спектра. Так, экономические программы «Союза Русского народа» и «Союза Михаила Архангела» во многом были именно народно-социалистическими. В пользу «коммунизма русской поземельной общины» решительно высказывался такой «пламенный реакционер» как Константин Леонтьев. Кроме того, этот «столп реакции» весьма уважал Герцена и многое почерпнул из его трудов. Показательное совпадение – Леонтьев был весьма близок по взглядам к Льву Тихомирову, одному из ведущих теоретиков правого монархизма и бывшему крупному функционеру «Народной воли». Сам Тихомиров, перестав быть народником, тем не менее, постоянно подчеркивал «заслуги социализма», к которым он относил: 1) укрепление коллективных начал в излишне индивидуализированном обществе; 2) усиление общественной поддержки; 3) справедливое и равномерное распределения средств к жизни. Вопрос о ликвидации злоупотреблений капитализма он считал «даже более чем нравственным», говоря о том, что общество просто обязано изменить существующие порядки («Заслуги и ошибки социализма»).
Марксисты (Плеханов, Ленин) жёстко критиковали народников, утверждая необходимость капитализации России, которая якобы и создаёт базу для последующего рывка к социализму. И в этом они выступали против самого К. Маркса, который подчёркивал необязательность для других цивилизаций того пути развития, который он описал в своей очерке возникновения капитализма в Западной Европе (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 19. С. 250). Поздний Маркс прямо говорил о возможности революции в России с ее неразвитым капиталистическим укладом. В письме Вере Засулич, долго время остававшемся неопубликованном, он утверждал: «Если революция произойдет в надлежащее время, если она сосредоточит все свои силы, чтобы обеспечить свободное развитие сельской общины, последняя вскоре станет элементом возрождения русского общества и элементом превосходства над теми странами, которые находятся под ярмом капиталистического строя» (Сочинения. Т. 19. С. 410) [14].
Практическим воплощением идей Тихомирова и других консерваторов, искавших синтеза социализма и традиционализма, стал пресловутый «полицейский социализм» полковника С.В. Зубатова – который, кстати говоря, был дружен с Тихомировым. Это была попытка выдвинуть реальную альтернативу как союзу бюрократии с капиталом, так и революционной социал-демократии. По определению Зубатова, революционные идеи, прежде всего, марксизм, суть не идеи рабочего класса, но идеи о рабочем классе, являющемся лишь орудием внешней по отношению к нему силы. Он предложил создать сеть легальных рабочих профсоюзов и назначать на их руководство людей верующих, преданных монархическому строю, не связанных с капиталистами. Результат сказался немедленно: во всех трудовых спорах «зубатовские организации» вставали на сторону не капиталистов, а рабочих. Они вели легальную борьбу за повышение заработной платы, сокращение рабочего дня, брали на себя от имени и по поручению самих рабочих все переговоры с работодателями. Сам Зубатов лично отстаивал право рабочих на забастовку. При последовательном внедрении по всей России модели Зубатова рабочий класс становился не орудием революции, а опорой самодержавия. Зубатов выдвинул цель: превращение русского пролетариата в признанное государством сословие. Другим важным направлением внутри зубатовской модели было стремление повышать образование рабочих с целью постепенного формирования «народной интеллигенции» (термин, который затем, при Сталине, станет официальным!), которая по своему уровню образования не уступала бы высшим классам, но тесно была бы связана с рабочей средой и не порывала бы связей с православием. Конец зубатовскому движению был положен в 1903 году, после спровоцированного в ходе разгорающейся «право-левой» игры «кишиневского погрома», в результате которого распалась созданная Зубатовым Еврейская независимая рабочая партия. Идейный монархический социализм, разрабатываемый крупнейшим полицейским и профсоюзным деятелем России, был дискредитирован. С этого момента инициативу в рабочем движении перехватывают радикалы.
В связи с только что сказанным не будет казаться шокирующим тот факт, что многие монархисты-государственники предпочли белому движению советскую власть. Так, согласно современным историческим исследованиям, более половины лидеров правых политических течений уже осенью 1917 года или в 1918 году увидели в большевиках силу, которая против своей воли будет вынуждена стать квазимонархической и авторитарной. Характерно, что монархисты с большим удовлетворением восприняли разгон Учредительного собрания. Среди известных монархистов этого толка были академик Никольский, бывший лидер Союза русского народа доктор Дубровин и выдающийся русский философ Лосев, с удовлетворением записавший в своем дневнике о наступающем тождестве социализма и монархизма. С другой стороны, высказывания о том, что в России возможна или монархия, или большевизм либо анархизм, но не промежуточные режимы, прозвучали из уст Льва Троцкого и Нестора Махно.
Нередкими были случаи, когда черносотенцы шли на службу к большевикам. Отчасти это объясняется тем, что после февральской революции монархическое движение пережило упадок, вызванной, в немалой степени, репрессивными мерами «демократического» Временного правительства, запретившего все правые партии и организации. В этих условиях наиболее правыми политическими силами стали кадеты, стоявшие на позициях национал-либерализма. Уже весной 1917 года Временное правительство начало чистку армии от монархически настроенного офицерства и генералитета. В результате, впоследствии почти 80% царских офицеров стали служить советской власти. После Брестского мира командующими 83 из 100 полевых армий, формируемых большевиками, были не члены партии, а царские офицеры.
Разделение русского военного руководства, заложившее основу будущего противостояния «красных» и «белых», произошло в середине лета 1917. Борьбу против Временного Правительства – но также и против «спасителя русской демократии» генерала Л.Г.Корнилова (который весной 1917 года лично возглавил арест Царской семьи) – вел в это время генерал Н.М.Потапов [15]. Совместно с Потаповым действовали военный министр генерал-майор А.И.Верховский, главнокомандующий Северным фронтом генерал от инфантерии В.Н.Клембовский, начальник штаба и комендант Псковского гарнизона генерал-майор М.Д.Бонч-Бруевич.
Большинство военных, пошедших на службу в РККА, придерживались монархических взглядов. Об этом откровенно сообщает в своих мемуарах и А.И. Деникин. 23 ноября 1917 года Н.М.Потапов был назначен начальником Генштаба и управляющим Военным министерством, с декабря 1917 г. — управляющим делами Наркомвоена. 4 марта 1918 г. в Республике Советов был учрежден Высший Военный совет, его возглавил генерал М.Д.Бонч-Бруевич. Полковник Императорского Генерального штаба П.П.Лебедев стал начальником Штаба Красной Армии, полковник И.И.Вацетис — Главнокомандующим Вооруженными Силами Республики Советов, полковник Генерального штаба Б.М.Шапошников — начальником Оперативного управления Полевого штаба РККА (с 1937 года — начальником Генштаба РККА, в 1941-45 гг. — заместителем Сталина в Наркомате обороны). Генерал-лейтенант Н.Д.Парский командовал Северным фронтом, генерал-майор Н.Н.Петин — Западным, Южным и Юго-Западным фронтами, генерал-майор А.А.Самойло — Северным и Восточным. Этот список можно продолжить. Флот вообще весь целиком находился в руках старого русского морского офицерства. Им руководили контр-адмиралы М.В.Иванов, В.М.Альтфатер, А.В.Нимитц, вице-адмирал А.А.Развозов и др. Беспартийная прослойка адмиралов и капитанов существовала и была влиятельной на протяжении дальнейшей истории советского ВМФ.
В июне 1917 года министр Временного правительства меньшевик И.Г. Церетели говорил: «Через ворота большевиков войдет генеральская контрреволюция». Однако, история пошла по другому пути. Очевидно, что офицеры-монархисты не разделяли идеалов и стратегических целей большевиков. Они переходили к красным по тактическим мотивам. Вместе с тем судьба большинства монархически настроенных офицеров, военспецов, военных советников сложилась в Советской России трагично. Среди полководцев Великой Отечественной войны почти нет этой категории кадровых военных. По данным исследователя Я.Ю. Тинченко, «основная масса русского офицерства, оставшегося или вернувшегося в СССР, была истреблена до 1931 года – в основном в ходе операции “Весна” чистки Красной Армии органами ОГПУ от бывших военспецов. Всего было арестовано более 3 тысяч человек» («Голгофа русского офицерства в СССР»).
5. О сталинской эволюции большевизма
В годы первой мировой войны Ленин и его сподвижники выступали за поражение России, выдвигая тезис о «превращении империалистической войны в войну гражданскую». Перелом наступил непосредственно после прихода большевиков к власти. Он отражен в таких документах как обращения: «Социалистическое отечество в опасности!» и «К трудящимся мусульманам России и Востока». Вопреки тезисам Маркса о том, что пролетариат не имеет отечества, Лениным употребляется не только это слово, но и фактически впервые, хотя это и не декларируется, появляется положение о национальной социалистической государственности. Во втором воззвании проводится четкое разделение между эксплуататорской западной цивилизацией и традиционной восточной культурой, культурой исламской, к которой большевики обращаются за поддержкой. Этот цивилизационный вектор был непоследовательным, Ленин балансировал на грани идеологии Коминтерна и национального (цивилизационного) прочтения марксизма.
При этом объективно историческая роль Ленина состояла в том, что он вывел Россию как страну второго эшелона капиталистического развития из навязанной ей неравной игры [16] и выполнял тем самым программу консервативной реакции России на сверхмодернизацию. Страна могла пойти по пути цивилизационного включения в Запад с последующей духовной и культурной капитуляцией, либо по пути превращения в аграрно-ресурсный придаток Запада с внешним сохранением культуры и имитацией политической независимости. Большевистский курс, несмотря на лозунги перерастания русской революции в мировую, объективно способствовал выходу России из этой дилеммы в направлении третьей возможности – авангардного развития и трансформации идентичности в одной, «отдельно взятой» цивилизации без смешения-подчинения другим цивилизациям. Курс этот был, несомненно, осложнен перспективой мировой революции, «в топку» которой радикалы-троцкисты намеревались бросить, если понадобится, все русское топливо. Тем не менее, именно эту, национально-государственную, а не глобалистскую возможность большевизма реализовал Сталин.
Путь Сталина к новому идейному синтезу в его отдельных чертах можно наблюдать еще в революционные годы, когда он разработал собственную модель национальной политики, резко контрастировавшую с принятыми у большевиков взглядами. Это был план автономизации – национальные республики входят в состав Советской России на правах автономии без права отделения, но с сохранением своего национального языка и культуры, т.е. так, как это было при царе. Иными словами, Сталин уже тогда настаивал на построении государства на основаниях, близких национальной политике Российской империи. Один из «секретов» Сталина заключался в том, что он сомневался в успехе «мировой революции» и изначально готовил предпосылки к переходу большевизма с коминтерновских на цивилизационные, в конечно счете «русские» рельсы. В 1918 году Сталин писал: «Революционного движения на Западе нет, нет фактов, есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться». Через пять лет, в письме к Зиновьеву он снова проявлял скепсис: «Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадёт, а коммунисты подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем случае». А в худшем случае – их разобью вдребезги и отбросят назад… По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять». И хотя ленинская точка зрения на конфедеративное устройство СССР победила сталинскую, тем не менее, именно Сталин в 1922 году стал главным разработчиком логики союзного государства, воплощенной в первой Конституции СССР. В ней был утвержден «единый бюджет СССР», что стало решающей скрепой единства страны.
Ключевой момент, когда был обозначен разрыв Сталина с догматикой марксизма 1927 год, год официального заявления о необходимости построения социализма в одной отдельно взятой стране в условиях капиталистического окружения (саму эту идею он впервые высказал еще в 1924 году). До этого основным лозунгом партии была мировая революция. В том же 1927 году идеолога «перманентной революции» Троцкого высылают в Алма-Ату.
Еще со смертью Ленина в 1924 году Сталин фактически начинает молчаливый разворот в сторону национальную – и делает это через виртуозный ход: «ленинский призыв» в РКП(б). Именно с этого момента в низах партии укореняется крестьянский русский тип, тип рабочего от станка и «сознательного крестьянина», который по своему воспитанию и культуре резко расходился со старыми большевиками-интеллигентами и европейскими коммунистами, откровенными носителями либертинажа, свободной половой морали, крайних идей обобществления собственности. По выражению Николая Бердяева, при Сталине произошло “собирание русского народа под знаменем коммунизма”. При этом ради сохранения влияния в Коминтерне и на Западе он продолжал поддерживать «ленинские принципы» и формы.
В 1932 году выходят два закона, принятых непосредственно под руководством Сталина закон о запрещении абортов и отмена декрета, ликвидировавшего уголовную ответственность за гомосексуализм. (Одним из первых декретов советской власти – об этом мало говорят – был декрет о запрете уголовного преследования за гомосексуализм.) Так ли это важно? - могут спросить скептики. С точки зрения октябрьской революции эти вещи, может быть, были и не главными – но они были знаковыми. Партийным организациям с 1932 года вменяется в обязанность слежение за чистотой нравов. В частности, разводы среди партийцев не только не поощряются, но часто ведут к исключению из партии. Иными словами, партию берет на себя моральную функцию, подобную Церкви.
Наметим далее пунктиром эволюцию Сталина, а вместе с ним всей страны.
1936 год – официальное осуждение так называемой исторической школы Покровского, все ученики которого выдворяются с кафедр. В том же году Сталин в газете «Правда» называет большой ошибкой поэму Демьяна Бедного, в которой тот высмеивает Крещение Руси и князя Владимира [17]. Праздник 7 ноября, называвшийся до того Первым Днем Мировой Революции, лишается этого имени. В том же году впервые появляется термин «советский патриотизм».
1937 год – в ходе «Большого террора» происходит последовательное искоренение «ленинской гвардии», а следовательно обновление уже не низов, а верхнего слоя партии и госуправления. С этого момента можно сказать, что страной руководят новые люди, более молодые, ориентированные на суверенное развитие, так или иначе вскормленные уже при Сталине.
1939 год на XVIII съезде партии подвергаются ревизии идеи об отмирании государства Энгельса-Ленина. Сталин ориентировал партию на то, что государство будет существовать всегда, правда, делал оговорку – пока существует капиталистическое окружение. Это было негласное провозглашение национально-государственного социализма [18]. В этом же году секретным решением Политбюро были отменены антицерковные указания Ленина от 1 мая 1919 года и признана нецелесообразной практика НКВД «в части арестов служителей церкви, преследования верующих».
1941 год – в знаменитой речи 7 ноября Сталин провозглашает патриотическую ориентацию советского народа на героев русского военного прошлого.
1942 год – введение боевых наград для высшего командного состава, носящих имена великих полководцев прошлого – Александра Невского, Александра Суворова, Михаила Кутузова.
1943 год – роспуск Коминтерна; утверждение нового гимна СССР. Красная армия становится «золотопогонной», что еще вчера казалось немыслимым. Восстанавливается Патриаршество и в массовом порядке из мест заключения и ссылки возвращают священников, открываются духовные академия и семинария, принимаются другие меры нормализации жизни Церкви.
1947 год – старт кампании по борьбе с «низкопоклонством перед Западом», антипатриотическими, антигосударственными настроениями (позднее – борьба с космополитизмом).
1952 год на XIX съезде партии Сталин заявляет: «Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продаёт права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придётся поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперёд, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять».
Итак, мы видим последовательную эволюцию от революционной «антисистемы» к русскому цивилизационному проекту, в «красных» формах, основанному на принципах прорывного развития, жестокого напряжения сил и жертвенного служения. Речь шла о выработке нового социокультурного типа. Об этом академик В.И. Вернадский в конце 1941 года писал: «Совершенно несравнимо. Народ как бы переродился. Нет интендантства, наживы и обворовывания. Армия снабжается, по-видимому, прекрасно. Много помогают колхозы. Исчезла рознь между офицерством и солдатами. Много талантливых людей... достигает высших военных должностей».
Во взаимных «красно-белых» спорах и претензиях существенным аргументом был и остается упрек в агрессивном безбожии. Церковная весна, объявленная Сталиным в 1943 году, следует признать, была далеко не полноценным восстановлением религиозной свободы. Это было скорее некоторое «послабление», которое казалось избавлением лишь на фоне эпохи чудовищного антирелигиозного террора. Однако, и сама Церковь, пройдя через гонения, преобразилась. Эта была уже не та Церковь 1917 года, которая благословила падение самодержавия и вместе со всеми образованными классами России проявила огромное самомнение. Теперь это была Церковь мучеников, страдальцев, молитвенников, заплативших за свою веру полную цену. И отношение их к суровой власти может быть определено как «терпение», смирение перед испытанием божиим. Об этом можно судить по биографиям и мемуарам многих представителей Церкви, искренне искавших путей сотрудничества с советским государством, таких как митрополит Николай (Ярушевич) или митрополит Вениамин (Федченков) и др.
«Наши Патриархи Сергий и Алексий, - писал отец Димитрий Дудко, – называли Сталина богоданным вождем. К ним присоединялись и другие, допустим, такие как крупный ученый и богослов Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), кстати, сидевший при Сталине, но это не помешало ему назвать Сталина богоданным... Сталин с внешней стороны атеист, но на самом деле он верующий человек... Не случайно в Русской Православной Церкви ему пропели, когда он умер, даже вечную память» («Из мыслей священника о Сталине»). В другой своей работе отец Димитрий дал такую формулу: при Сталине в безбожном государстве, в безбожное время люди жили по божьим заповедям.
Отношение Сталина к православию остается до сих пор загадкой. Неясно, почему в 1948 году почти прекратилось открытие новых храмов. Так или иначе, секретные материалы и записки постепенно становятся достоянием общества. И многих людей старого поколения способна поразить следующая цитата из Сталина: «Реформы неизбежны, но в своё время. И это должны быть реформы органические, […] опирающиеся на традиции при постепенном восстановлении православного самосознания. Очень скоро войны за территории сменят войны «холодные» – за ресурсы и энергию. Нужно быть готовыми к этому» [19].
Сегодня для многих становится все яснее, что «красная эра» не была бездуховной, безбожной, глубинно атеистической эрой. Воинствующие безбожники и разрушители храмов – тяжелая страница нашей истории, но ею не исчерпывается вопрос о духовной жизни в этот период. Советский народ подтвердил свою потрясающую мистическую духовность во время войны, подтвердил ее Победой 1945 года, которая имела огромный религиозный смысл. Сегодня Русская Православная Церковь готова праздновать Победу 1945 года как религиозный праздник, торжество, искупленное 30-миллионными жертвами. Этот сонм погибших является священной искупительной жертвой, поскольку война велась не столько за геополитическое пространство, или за идеологию. Это была страшная схватка глубинно-религиозная, космогоническая – война, в которой столкнулись две метафизические, онтологические силы. Именно поэтому она потребовала от нашей Родины таких гигантских жертв. В результате нашей Победы человечество было освобождено от таинственной, созревавшей веками мистической темной силы, которая олицетворена Гитлером и национал-социализмом. Гитлер, если смотреть на него в религиозном пространстве смыслов, был, несомненно, не просто завоевателем, но фигурой из апокалиптического ряда. С этой точки зрения, если бы жертвы Россией не были принесены, их некому было бы принести, и человечество устремилось бы к своему концу. По мысли того же священника Димитрия Дудко, герои, погибшие на полях Великой Отечественной войны, в том числе и входившие в сталинский красный пантеон Талалихин, Гастелло, Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина, 28 гвардейцев-панфиловцев, генерал Карбышев, православные мученики, которые, если и были не крещеными, крестились кровью на полях сражений. Это были люди, положившие живот свой за други своя, за Родину свою.
Начавшаяся со времен «хрущевской оттепели» вестернизация жизни в конечном счете привела к распаду СССР в 1991 году, при этом вестернизация сознания коснулась и Церкви, и верующих, в особенности из среды интеллигенции, для которых религиозная вера все более отождествлялась с политической оппозицией и либеральными устремлениями (хотя мéньшая, более консервативная часть была скорее склонна к механической – без учета какой-либо органики – реставрации дореволюционного прошлого, что, впрочем, тоже использовалось Западом в «холодной войне»). После 1991 года Церковь «обрела свободу», но эта свобода была лишь углублением провозглашенного большевиками «отделения от государства», точнее, буквальным исполнением этого тезиса (в короткий период 1943-1956 гг. вновь возникло какое-то подобие «симфонии», а затем, после т.н. «хрущевских гонений», Церковь попала под жесткий пресс партийно-политического руководства).
Необходимо подчеркнуть: СССР многое сохранил из дореволюционного наследия и старой России. В немалой степени, благодаря Сталину, преодолевшему революционную вакханалию, классическая культура царской России стала фундаментом русской советской культуры. Если учитывать, что XX век стал веком массовой культуры, культуры толпы, кинематографа и радио, то в СССР были даны и закреплены высокие образцы этой культуры, нацеливающие не на существование «жвачного животного» в человеческом обличье, не на деградацию или остановку в развитии, но на внутренний рост человека, его стремление подняться вровень с высшими достижениями науки и искусства. И в целом ряде направлений СССР давал такие результаты, выковывал соответствующий человеческий «материал».
6. О революции стяжателей
На ХХ съезде партии Хрущев начал открытую кампанию "десталинизации". В мировоззренческом и социальном плане она имела катастрофические последствия. Хрущев объявил об отказе от самых главных идеалов и ценностей уже сложившегося советского строя, а взамен выдвинул программу построения "потребительского коммунизма". Всем было известно, что такой "коммунизм" уже построен, "общество потребления", витриной которого в мире были США [20].
И вот героическому советскому народу, народу-мученику и народу-победителю Хрущев ставит цель: догнать Америку по потреблению "хлебов земных". Это было открытое оскорбление людям "эпохи Сталина" и сигнал мобилизации потребителям. Наконец-то власть идет на альянс с ними!
С точки зрения поколения героев, война всех соединила. Но к середине 60-х годов эти люди столкнулись со сплоченным и влиятельным "малым народом", который отрицал все советское жизнеустройство, и особенно тех, кто его строил, тянул лямку, горел на работе и шел на фронт добровольцем. Номенклатура нового поколения не только не соответствовала стандартам "эпохи Сталина", она их тайно ненавидела и боялась, особенно боялась новых репрессий.
Лакмусовой бумажкой переориентации политики руководства страны на "потребительский коммунизм" стало изменение советской эстетики, перемены в стиле: архитектура, ориентированная на «маленького человека», непритязательный вкус в массовом искусстве, доминирование на плакатах образов советских обывателей. Показательно, что мещанско-потребительские мотивы сочетались у Хрущева с некоторым возвращением к революционно-троцкисткой ортодоксии. И во многом он проявил себя именно как «контрреформатор». Упования на скорейшее пришествие коммунизма, возрождение уравниловки, отказ от русского патриотизма, безоглядная поддержка разных «прогрессивных движений» по всему миру, в том числе атеизма и неопозитивизма в духе Бертрана Рассела, упор на революционный интернационализм, возобновление антирелигиозной кампании, борьба с приусадебными участками – всё это проявления «левой реакции». Пресловутый волюнтаризм Хрущева не что иное как признак левачества.
В то же время, дух либерализации, «оттепели» и заземления советского проекта не встретил серьезного сопротивления. В массе своей люди из народа верно чувствовали деградацию системы итихо поругивали Хрущева как негодного наследника Сталина. Но была и другая сторона медали.
Во-первых, хрущевская идеология была лукаво упакована во внешне безупречную романтическую оболочку – утверждений о скором достижении превосходства над Западом, демонстративной бескомпромиссности, величия советской армии и оружия, новых побед науки, покорения космоса и целины и т.д. В адрес упакованной таким образом риторики упрек в заземлении в принципе не мог быть оглашен. Весь ужас хрущевской подмены был именно в ее ползучем характере и в растущем разрыве двойных стандартов. К тому же Хрущев апеллировал к гуманизму, отходу от жестокости 30-х годов.
Во-вторых, в широких массах населения накопилась определенная усталость от сталинского проекта с его сверхусилиями и сверхжертвами. Идеология «лишь бы не было войны», идеология потребления и «гуляш-коммунизма» отчасти отвечала чаяниям вчерашних сталинских ударников, ветеранов фронта и тыла. Психологическое перерождение в сторону потребительства коснулось не только элиты, но и широких масс. И в этом их трудно упрекнуть: переселение из коммуналки или барака в стандартную, как ячейка улья, но теплую «хрущевку» с телевизором казалось прорывом в «нормальную», полноценную жизнь. Так же и возможность уехать в город из деревни, разоряемой хрущевской реформой, казалась для молодежи 60-х годов спасением. И если воспользоваться выражением академика Вернадского, цитированного нами выше, народ вновь начал перерождаться – только в обратном направлении [21].
Как все это соотносится с идеалами «красной» и «белой» традиций? Несомненно, речь идет об энтропийных процессах, о развитии внутри государства тех сил, которые вновь на волне очередной Смуты и в ходе новой «право-левой» игры изобразят «красное» или «белое» отрицание. В данном случае удобно было, отрицая советский уклад, надеть на себя одежды «белые», тем более что это ни к чему не обязывало.
Антисоветская "элита", оттеснившая "борцов, созидателей и тружеников", конечно же, не была ни белой ни красной в том смысле, какой мы вкладываем в эти понятия. Она сделала ставку на консолидацию и активизацию именно того культурно-исторического типа, который был подавлен и ушел в тень в "эпохе Сталина" — бесцветного стяжателя [22]. Хоть в России, хоть на Западе, — это антипод творчества, прогресса и высокой культуры. Этому типу одинаково противны наука и религия, красные и белые, аристократизм и народность. Противно любое активное действие, движимое идеалами и сопряженное с риском. В политическом плане ему соответствовал тип хамелеона и приспособленца, способного перекраситься под любую конъюнктуру.
Идеология потребителя капля за каплей опорочила упорный труд и особенно творчество, которое "плохо оплачивалось", осмеяла тягу к знаниям и развитию, навязала людям, на волне "антисталинизма", иждивенческое (рентное) отношение к обществу и государству. В этом и заключается его антисоциальная сила любое её действие становится средством обесценивания всего того, что служит источником знания, красоты, справедливости.
В итоге советская «элита» к концу семидесятых приходит к выводу о необходимости для себя конвертации власти в собственность. Уже в этот момент партийный истэблишмент группируется в конкурирующие за ресурсы региональные кланы; часть крупных хозяйственников мечтает вывести свои предприятия на мировую арену, превратив в транснациональные корпорации; в сфере распределения партийная ответственность замещается вертикалью нелегальных («откатных») услуг и квазирынком должностей, приближенных к дефицитным ресурсам и товарам. Все это стало возможным не в последнюю очередь благодаря потоку не заработанных трудом, а даровых долларов, открывшемуся после строительства новых нефтепроводов на Запад. Эти деньги, получаемые советскими элитами, стали их развращать.
Из тех социальных групп, которые имели возможность выезжать за границу и получать там доходы, в десятки раз превышавшие зарплаты внутри страны, постепенно формировались гвардейцы будущей перестройки. Началось сращивание криминала, «серого» сегмента советской экономики (так называемых «цеховиков»), вновь нарождающейся прослойки стяжателей-спекулянтов с партхозноменклатурой. Главным двигателем перестройки становилась коррумпированная номенклатура, которую тяготил подпольный характер ее доходной деятельности – перерожденцы внутри советской системы мечтали легализовать себя и они в значительной мере уже были морально готовы к капитуляции перед привлекавшим их Западом.
Если бы руководство страны сумело до роковой развилки трансформироваться и выдвинуть идеологию державной памяти и патриотизма, как этого добивалась «русская партия», многое сложилось бы иначе. Однако эта возможность была нивелирована извне намеренной подменой понятий – по той же модели, которая применялась Британской империей в начале ХХ века и в Российской, и в Османской империях. Эта модель, концептуализированная экс-послом СССР в Канаде Яковлевым, сводилась на административном уровне к расчленению партии на «правый» и «левый» фрагменты, а на уровне общества – к столкновению между собой заведомо непримиримых отрядов «нео-западнической» и «нео-почвеннической» интеллигенции, при всей взаимной враждебности сходившихся, под разными предлогами, в призыве к расчленению единой страны. Первому из отрядов было «делегировано» лоббирование отмены 6-й статьи Конституции, второму – подготовка самоопределения РСФСР в отношении СССР. При этом внутри партийного руководства роль олицетворения «правых» и «левых» была присвоена с одной стороны Лигачеву, с другой – Ельцину, хотя и тот, и другой в сущности играли по четко прописанному яковлевскому сценарию.
На этой стадии интеллектуальное диссидентство вышло на сцену в роли участника принятия решений, причем пошло дальше истэблишмента: т.н. «закон о власти», подготовленный «гуманистом» Андреем Сахаровым, на практике выполнял функцию бомбы, заложенной не только под СССР, но и под Российскую Федерацию. Издержки такой «цепной реакции» создавали неприемлемые риски в том числе и для Запада (в особенности риск утраты контроля над ядерным потенциалом), и хаотический распад не состоялся: «модель Яковлева» осталась в силе.
«Неозападническое» крыло активной общественности, наделенное ролью «тарана» трансформаций, на уровне агитации получила самоназвание «левых сил», в то время как патриоты-государственники вместе с квазипатриотами-этнократами были упакованы в лагерь «правых» что было удобно для дополнительной дискредитации КПСС как целого и для закладки оргструктур многопартийности. Практически сразу же после распада СССР полюса сменились: доминирующие в окружении Бориса Ельцина неозападники приняли самоназвание «правых сил», а всех своих оппонентов занесли в «красно-коричневые». Второе противостояние 1993 года содержало в себе не меньший потенциал распада, чем «Закон о власти», но на этот раз «инстинкт самосохранения» сработал изнутри, в чем сыграли роль и личные амбиции Ельцина: «сбрасывание фигур со стола» с сотнями жертв в центре столицы было сопровождено законодательным расширением президентских полномочий. Трагедия 1993 года на длительный срок закрепила колониальную зависимость России на условиях неолиберального экономического управления («вашингтонского консенсуса»).
В итоге, по завершении «право-левой игры» с переменой знаков, в нашем обществе образовались три крупных идеологических фрагмента. Это, во-первых, носители "красной", советской идеологии, оставшиеся после разгрома СССР и КПСС крупный массив, ибо «красную веру» по-прежнему исповедует большое количество наших сограждан. Это, во-вторых, "белый" фрагмент ревнители прежних имперских форм, прежде всего Российской империи XVIII-XIX веков и, как правило, Русской Православной Церкви. Эти люди представляют могущественную историческую стихию, длившуюся на Руси 300 с лишним лет романовской империи, но уходящую своими корнями в Московское царство Рюриковичей. И, в-третьих, это либеральный фрагмент, связанный, как мы уже писали, с нигилистическим эксцессом, желанием разрушить построенное государственниками на предыдущих этапах становления России, «расчистить» место для так называемого «нормального» потребительского мироустройства. По своей величине это небольшой, но чрезвычайно энергичный, едкий, динамичный фрагмент, имеющий своих представителей во всех сферах нашей государственной, общественной, культурной жизни, а также поддержку со стороны глобального либерального проекта. Этот фрагмент был вправе праздновать победу и над Российской империей в 1917 году (правда, недолго), и над Советским Союзом 74 года спустя. Три этих фрагмента живут причудливой жизнью: они то взаимодействуют друг с другом, образуя странные экзотические союзы, то сражаются между собой не на жизнь, а на смерть.
После 1991 года образовался достаточно сложный, но вполне жизнеспособный симбиоз, альянс "красных" и "белых", которые вместе противостояли победившему либерализму. Созданный в 1992 году Фронт национального спасения объединял и коммунистов, и монархистов, и «белых» националистов и нашел поддержку со стороны народа. В Верховном Совете под руководством Руслана Хасбулатова Фронт приобрёл блистательных сторонников, которые преобразили всю деятельность национального парламента и выступили в 1993 году против узурпации власти Ельциным, вышли на баррикады "чёрного октября", и были сметены залпами танков Кантемировской дивизии. Либералы нарекли этот синтез "красно-коричневым" («коричневой» белую составляющую они называли потому, что вся подлинно «белая», дофевралистская Россия казалась им чем-то угрожающим, напоминала фашизм). Но и после 1993 года этот союз людей существовал и продолжал набирать силу до конца 90-х годов.
Путин, придя к власти, увел из этого альянса часть его "белой" составляющей, провозгласив возрождение российской государственности. Тем самым в федеральных структурах власти была создана весьма экзотическая комбинация "белых" православных государственников и либералов, вначале с подавляющим преобладанием последних. Государственники, которые опираются на значительно более широкую поддержку общества, чем апологеты "рыночных реформ", постепенно вытесняли либералов из коридоров власти, и те объявили войну "побелевшему" путинскому Кремлю. То, что мы видим сейчас, это нарастающая атака либералов на устои русского традиционного сознания, на Православную Церковь и на институты нашего государства.
И вновь в силу вступает свойство хамелеонов. Либералы все чаще выступают под лозунгами, позаимствованными у "красных": это требования социальной справедливости, искоренения коррупции и преступности, возложение ответственности за несоблюдение этих требований на действующую "вертикаль власти". И какая-то часть "левого", "красного", "советского" фрагмента российского общества вдруг вновь готова идти за либералами. Образуется очередной суррогатный право-левый, на этот раз "лево-либеральный", «розово-голубой» альянс, перед лицом которого российские государственники, в первую очередь, "белые" оказались в меньшинстве и, по сути, в глухой обороне. Большая часть Болотной площади была заполнена людьми под красными флагами.
При этом другая отрасль политических хамелеонов, либералы, оставшиеся во власти и контролирующие средства массовой информации, продолжают диффамировать наследие советской эпохи, включая великую Победу 1945 года, и уничтожать созданную в эту эпоху инфраструктуру отечественной экономики. И некоторые "белые" государственники исподволь поддерживают такую пропагандистскую линию – делая это из-за недалекого и явно устаревшего желания уязвить «советских патриотов». Негативную роль здесь играют и либерально настроенные представители духовенства. При том что подавляющее большинство православных верующих, клира и монашествующих стоит на «белых» имперских, а некоторая часть уже и на синтетических, «красно-белых» позициях.
Весь абсурд сегодняшнего исторического момента связан только с одним – у России нет ясного понимания пути своего развития. Государство в растерянности, оно не ожидало ударов в спину со стороны выращенного ими за 20 лет слоя стяжателей-потребителей. При этом в государственной системе не хватает людей, которые могли бы что-то противопоставить этой генерации хамелеонов и циников. Государственность сама поражена ими, и внутри нашего чиновничества и депутатского корпуса сидит своя внутренняя «Болотная», которая лишь на время затихла.
Если оставить все так, как оно идет, пустить дело на самотек, если советские патриоты и патриоты-традиционалисты сегодня не предложат другую платформу развития, – потребители и стяжатели распродадут Россию окончательно, растратят ее ресурсы, доведут ее экономический и оборонный каркас до необратимой деградации. И нашим детям и внукам уже невозможно будет вернуть ее. Это означает, что мы рискуем не выполнить свой долг и перед предками, которые во многих поколениях создавали Россию, и перед потомками, которые имеют право на свою Россию, на то, чтобы строить и развивать свою традицию, а не чужие «общечеловеческие» ценности.
7. Миф «Пятой Империи» как платформа строительства традиции
В настоящее время власть и общество объективно находятся перед лицом угроз, сильно напоминающих наше далекое и не очень далекое прошлое. Вновь на повестке дня формирование причудливых альянсов, которые будут работать на десуверенизацию и дальнейшее расчленение исторической России. В этих альянсах могут сойтись воедино нацисты с этническими сепаратистами, либералы с представителями левого протеста, всевозможные меньшинства со сторонниками диктатуры, «дремучие» ортодоксы с отъявленными обновленцами. И все они будут преисполнены ненавистью к существующему режиму и ко всем символам социального мира и гармонии.
Все эти риски будут актуальными до тех пор, пока страна не преодолеет последствия третьей Смуты, такие как: распад имперских территорий и единой экономики, распущенной в угоду навязанным нам принципам «вашингтонского консенсуса»; отсутствие социальной справедливости, которая систематически попирается и игнорируется, исходя из лицемерных догм монетаризма и ультро-либерального подхода; чудовищное социальное расслоение; бегство капитала из недоинвестированной и изношенной экономики; моральное разложение общества, упадок традиционного сознания, образования, культуры; предпочтение олигархических интересов и мотивов компрадорской элиты требованиям национальной безопасности.
Первостепенная проблема нации состоит в преодолении отчуждения между властью и обществом, чего невозможно достичь частными апелляциями к популярным элементам русско-имперской и советской реальности (празднование тысячелетия государственности, 400-летия восшествия Романовых или восстановление норм ГТО). Необходима национальная доктрина, в которой иерархия приоритетов, относящихся к разным сферам и отраслям, впитала бы в себя опыт всех этапов истории государства. Россия едина и неделима не только в пространстве, но и во времени. И в этом свете «красно-белое» единство есть дело не спора о прошлом, но дело об очертаниях Русского будущего, которое не может не вобрать в себя все эпохи нашего прошлого. Противники синтеза оплевывают не прошлое они очерняют и тормозят приближение будущей России.
Сегодня Пятая империя – это миф о будущем. Однако он видится нам не как утопия, но как живой синтез различных исторических начал, в том числе и синтез ценных достижений и верных принципов, найденных внутри «белой» и «красной» традиций нашей государственности. Наше стремление к примирению – это не только тактический вопрос достижения консенсуса. Это еще и концептуальный вопрос – нужно найти объективно сильнейшие свойства нашей традиции,скрестить сильные «белые гены» с сильными «красными генами», чтобы вывести на их основе новую идеологию и философию, которая станет питать дух новой генерации государственников. Для них Пятая империя из мифа воплотится в реальность, а Московская Русь, Петербургская империя и Советский Союз, отдаляясь в исторический туман, превратятся в продуктивные исторические мифы, вдохновляющие собрания легенд, источники национальной гордости и благоговейного удивления пред собственными предками.
Из Московской Руси Пятая империя впитает сочетание сильной автократии и мощного земского самоуправления. Созданная тогда система земских изб, земских старост, Земских соборов, а в городах – «черных сотен», во многом предвосхитила систему советов, возникшую в XX веке. В годину Смуты именно на основе органов местного самоуправления были созданы городовые и уездные советы, которые составили Совет всей земли. Под его руководством русское народное ополчение изгнало оккупантов и возродило законную государственность. (Как видим, «советская власть» своими корнями уходит еще в Древнюю Русь.) [23] Другим важным принципом Московского царства, который будет унаследован Русью XXI века, был принцип симфонии духовной и светской власти. В новых условиях он будет реализован в законодательстве и разработке национальных стратегий как гармония светских политических принципов с принципами духовными и нравственными, укорененными в национальной и религиозной традиции [24].
Из Петербургского периода Пятая империя возьмет идущую еще от Петра Великого ставку на казенную промышленность, которая рассматривалась как мотор прогрессивных преобразований. В этом смысле Красная Империя, проводя форсированную индустриализацию, взяла на вооружение технологии Белой Империи – но только уже в сверхмобилизационном, партийно-диктаторском формате. Будут восприняты также и многие мудрые законодательные решения, которые как в кладезе содержатся в Своде законов Российской империи. (В частности, Пятая империя вернет принцип государственно-территориальной целостности и не будет заигрывать с привнесенными и провокационными идеями о самоопределении наций.) В России XVIII-XIX вв. продолжало существовать общинное сознание Московской Руси, из которого, собственно говоря, и «выросло» сильнейшее артельно-кооперативное движение. Русь продолжила себя в Российской Империи – несмотря на разнообразные западнические наслоения. Вне всякого сомнения, общинность вкупе с государственно-социалистической мобилизацией должны быть на новом уровне возрождены и в Пятой Империи.
Советский Союз (Красная Империя), взятая в пору своего сталинского расцвета и в его более поздних плодах, может многое дать Пятой империи, в том числе:
– Формулировку как прав и свобод, так и обязанностей гражданина в Основном законе нации (к этому близка философия «правообязанностей» в терминологии русского правоведа евразийца Алексеева).
– Сохранение и защита национального достояния как результата всеобщего труда, в том числе завоеваний в справедливой (освободительной) войне.
– Военную службу как общественный долг.
– Создание новой физической стоимости как основы экономического развития.
– Непосредственную связь гражданских обязанностей, профессионального долга с задачами размещения и совершенствования производительных сил.
– Образцовую способность к консолидации сил на прорывных инновационных направлениях, которые сначала выделяются в особые сектора государственного проектирования, а затем превращаются в локомотивы технологического развития всей страны.
– Освоение природных ресурсов и преобразование природной среды в интересах человека, расширение разумной среды (ноосферы) вглубь Земли и за пределы Земли.
– Создание и пополнение общественных фондов потребления, обеспечивающих гарантии всеобщих прав на образование, труд, жилище, охрану здоровья, отдых, пенсии, уход за немощными.
– Систему массовой информации и пропаганды, от которой требуется не только информационный, но и преобразующий ментально-культурный результат.
Итак, формулу грядущего государственнического синтеза можно определить примерно так: 1) сильная власть главы государства в сочетании с низовым, земским самоуправлением по образу Московской Руси, симфония власти духовной и политической, гармония веры и разума + 2) идея строгого преемства власти, территориальной целостности и государственно-социалистическая мобилизация Российской империи + 3) проектность, основанная на концептуально осмысленномстремлении людей к социальной справедливости, реализованная в СССР.
Однако будут в Пятой империи и черты, которые не вытекают напрямую из прошлого, а должны стать творчеством сегодняшнего и завтрашнего дня. К таким чертам будут относиться:
– Политика с высоким самосознанием миссии России как государства миродержавия, гармонизатора мировых отношений, снимающего претензии тех или иных исторических субъектов на глобальное господство. Нельзя сказать, что это новость, но нельзя и сказать, что Россия как государство исторически ясно формулировала эту свою миссию. Первые проблески осознания этого мы видим еще у Рюриковичей, которые видели себя защитниками не только православия, но и ислама, и буддизма на вверенной им земле (миссия «Белого царя»). Иван Грозный отвечал иезуитам: «Государства всей вселенной не хотим». Это означало, что, сохраняя определенное обособление, Русское Царство препятствовало всемирному объединению. Затем идею миродержавия осознавали и некоторые из Романовых, и целая традиция консервативной мысли XIX века. В советский период миродержавие было реализовано как строительство альтернативного глобального проекта, заставившего Запад изменить русло собственного развития и пойти на смягчение капитализма в сторону большей справедливости и социальной солидарности своих обществ.
– Пятая империя будет свободно и суверенно решать все вопросы международного права, о вхождении в международные организации, об изменении их уставов и правил игры, установленных без России. Верховенство иностранных судов над Россией или ее гражданами не будет признаваться. Пятая империя будет независимой от международных преступных кланов, торгующих оружием, наркотиками, людьми и т.п. У нашей власти не будет соблазнов вступать в полюбовный сговор с этим паразитическими сетями, а потому такая преступность будет пресекаться не на уровне борьбы со следствиями, а в ее корне, в самих источниках ее существования.
– Навязанная России буржуазно-демократическая формула «разделения властей» неизбежно уйдет в прошлое как противоречащая духу национальной традиции. В России традиционно разделяется управление, но не власть. Советская политико-правовая доктрина, отрицая «теорию разделения властей», в этом смысле – при всем своем материализме – была глубже и ближе к тысячелетней традиции, чем сегодняшняя постсоветская рецепция. Это нисколько не отрицает необходимости широкого народного самоуправления на местах, которое может иметь самые разные формы и именования – советы, земства, сходы, казачий круг, курултай и т.д. В Пятой империи должен быть реализован приоритет прав большинства, отзывчивость власти на потребность к хорошо подготовленным (с квалифицированной кампанией в СМИ и всенародным обсуждением) референдумам по важным для всей страны вопросам.
– Народность Пятой империи вберет в себя все ценное из старой имперской народности, а также из народничества, которое при этом будет очищено от всех элементов привнесенной в него Лондоном «право-левой» игры. Народность будущего будет ближе по духу к народной монархии Ивана Солоневича или, к пониманию народа как Русского леса Леонида Леонова. Это означает, в частности, что коренные народы России будут всячески поощряться к деторождению и созданию крепких семей. Западные сказки о неизбежности в развитой цивилизованной среде так называемого «демографического перехода» Пятая империя опровергнет.
– В Пятой империи будет возвращена почетная и всеобъемлющая миссия религиозной традиции, которая воплотит себя в формате имперской гармонии культур. Пятая империя избежит ошибок синодального периода, когда православие превратилось в государственное ведомство. Однако даже сегодня большинство нашего народа, включая неверующих, идентифицирует себя с русской православной культурой и с уважением относятся к православным верующим. Русская Православная Церковь как важнейший культурообразующий национальный институт может получить особый статус в государстве (вроде корпорации публичного права) – это может быть сделано путем референдума во избежание спекуляций враждебных православию меньшинств.
– Евразийское братство станет новым наполнением идей об интеграции бывших братских народов. У этой политики есть убедительные причины и в экономической, и в военно-стратегической сферах. Евразийское новое «братство народов» не может быть ограничено исторически условными границами СССР после 1945 года, точно так же как Евразийский союз не может являться копией Советского Союза, только с другой идеологией. Нельзя исключать вхождения в Евразийский союз в качестве полноправных членов некоторых других стран Восточной Европы и Юго-Западной Азии, даже если некоторые из них будут одновременно членами других макрорегиональных объединений. При этом цивилизационный ареал Пятой империи объективно определяется русским геополитическим ядром, народы этого союза должны осознать необходимость изучения русского языка как ведущего языка научного и культурного сотрудничества и общения, а также необходимость в большинстве случаев принятия (или возвращения) кириллических алфавитов.
– Общественный строй Пятой империи будет сочетать в себе мощные принципы социализма, солидаризма, кооперации с госкапитализмом и рыночным сектором, который, однако, будет ограничен пределами, положенными планомерной экономической политикой. Иными словами это будет многоукладная, но регулируемая государством экономика.
– Пятая империя сделает ставку на науку и инновационное развитие, она будет дарить своим детям возможность развивать разум и волю, овладевать всеми знаниями, какими они пожелают. От советского проекта Пятая империя возьмет многое, в частности, акцент на активной и продуктивной деятельности, производстве новых ценностей, а не на комфорте и отдыхе. Главным вектором инновационного роста станет раскрытие новых возможностей самого человека, достижение им высших способностей и состояний. Техносфера не должна заслонить задачу преображения людей, подобно тому как костыли и гипс не должны мешать человеку, сломавшему ногу, восстановить способность к самостоятельному свободному хождению.
– Человек Пятой империи должен быть здоров и долголетен, но не ради самого здоровья и долголетия, а ради того, чтобы добыть у жизни максимум времени для творчества, изучения мира, самопознания и богопознания, радостного труда, передачи добытого ценного опыта детям и ученикам. Новую империю предстоит сложить не из множества индивидуальных интересов и аппетитов, а из множества личных призваний и служений. Избыток трудовых ресурсов, если он вдруг возникнет, должен «сбрасываться» не через увеличение паразитических социальных слоев, безработных или мало работающих, но через создание новых отраслей производства, в том числе ремесел и техник, требующих высокого мастерства и перенаправляющих созидательную энергию от штамповки изделий массового производства к созданию шедевров. Пятая империя будет империей мастерства и искусства, которые будут не просто украшать быт, насыщать его «вещами», а преображать его, наполнять одухотворенными образами и произведениями.
Опасности и риски нашего времени, угроза возвращения и усугубление Смуты требуют «нового издания» красно-белого альянса – как силы, не «зацикленной» на текущей конъюнктуре, не отягощенной синдромом социальной зависти и потребительским эгоизмом постиндустриального периода; как силы, способной указывать власти на ее ошибки и вовлекать в себя потенциальное инакомыслие. В контурах этого альянса нам видится то здоровое ядро народа, которое внутренне уже достаточно созрело для примирения в себе враждовавших идейных течений прошлого. Непримиримые, крайние, неуспокоившиеся борцы с собственным прошлым в это ядро не входят, и в строительстве будущей России им будет труднее обрести сове место.
Именно та общественная сила и тот стратегический субъект, который прочертит ясный путь преодоления красно-белого разрыва, преодолеет этот разрыв внутри себя, сошьет в единую ткань вчерашние полюса конфронтации, сможет предъявить народу последовательно цивилизационную программу нормализации национальной жизни, ее деколонизации, восстановления суверенитета. Именно такой союз наследников «красной» и «белой» традиций, поколение наследников, примиряющих в себе своих отцов и дедов, опираясь на бесценный опыт нашего прошлого, способен не просто обличать разрушителей и противников нашей страны, но и показать, чем мы от них отличаемся по сути.
Мы отличаемся в самих идеалах смысла жизни, и это, как нам видится, уже показала история. Наш смысл жизни – выковывание человеческой души в новых генерациях, сохранение и развитие человечности в людях, привнесение законов «жизни по-божески» в социальные, культурные, международные отношения, в сохранении и отстаивании социальных и духовных идеалов, то есть вочеловечивании природы и истории.
Их смысл жизни – в стабильном росте потребления и самих потребностей, в диктатуре эгоистических индивидов, в культе праздности и комфорта, достигаемых на основе неравноправной «конкуренции», в подмене и переворачивании духовных ценностей, в раскрепощении всевозможных, в том числе извращенных, страстей и пороков, то есть, в конечном счете, в расчеловечивании культуры.
История не закончилась, борьба цивилизаций продолжается.
________________________________________
[1] В России после 1917 года красными именовали, прежде всего, именно большевиков. Левые социалистические движения (эсеры и меньшевики), в эту категорию практически не попадали. За ними утвердилось наименование «нинисты» лозунг «ни с белыми, ни с большевиками». Левые, претендуя на роль третьей силы, так и не смогли ею стать, практически полностью «уступив» массы «красным», большевикам.
[2] К примеру, при обсуждении раздела России на зоны влияния (Париж, 23 декабря 1917) представители стран Антанты, деловито размечая границы оккупационных зон, предлагали для содействия монархистскому Южно-русского союзу Каледина-Алексеева привлечь средства еврейских общественных организаций. Как следует из документов архива лорда Альфреда Мильнера: «Лорд Сесил… отметил огромную трудность с получением рублевой валюты для финансирования южной России и предложил использовать для этого евреев Одессы и Киева через дружественно настроенных евреев Западной Европы вроде сионистов».
[3] При этом Распутина «разоблачали» и многие правые, монархисты, включая участвовавшего в убийстве В.Пуришкевича. Одновременно часть монархических депутатов Госдумы образовала фракцию «прогрессивных националистов», которая вступила в пролиберальный Прогрессивный блок.
[4] Им не удастся, однако, просчитать подготовку Брестского мира. После заключения этого договора Германия развернет мощное наступление, а те планы, которые обсуждали в Париже лорд Сесиль и маршал Фош, сгорят синим пламенем. После этого принимаются экстренные меры: самоуправленцы-эсеры, в их числе ветеран «Народной воли» Марк Натансон (знаковая фигура в «право-левой игре» против России), попытаются устроить путч. При этом существовал и второй сценарий, где был задействован Рейли (заговор Локкарта). Избавиться от руководства большевиков вдруг захочется и продюсеру революции Парвусу, но он не получит поддержки в Берлине.
[5] Понятия «левак», «левачество» трактовались в советских словарях в том духе, что левак прикрывает свою оппортунистическую, соглашательскую сущность радикальной революционностью. На наш взгляд, в этой трактовке заключается глубокий и до сих пор актуальный смысл.
[6] При этом в 1920-е годы «белая» эмиграция значительно поправела, там возникают достаточно сильные монархические организации – такие, например, как Российский имперский союз-орден (РИСО). Это было своего рода отрезвление, закономерный итог переоценки ценностей после революционных бедствий.
[7] Если и правы те конспирологи, которые возводят «красное знамя» к фирменному «щиту» семейства Ротшильдов, то это далеко не все объясняет в нашей «красной традиции». Так же как и отсылка к красным флагам пиратов-флибустьеров отражает лишь культурное сознание Западной Европы. Для русского культурного сознания эмблема Ротшильдов не значила ровным счетом ничего, тогда как стяги Дмитрия Донского были записаны в генетической памяти. Революционеры-идеологи вкладывали в кумачовые полотнища свои «книжные» смыслы, тогда как народ – свои исконные интуиции.
[8] Своего рода теоретиком антиолигархического самодержавия выступил любимый Николаем II писатель, генерал-лейтенант А.Д.Нечволодов,(1864-1938). Более известный как автор исторических трудов, он написал также работы «От разорения – к достатку» (СПб., 1906) и «Русские деньги» (СПб., 1907), в которых обосновал проект предотвращения «ростовщической скупки мира» путем замены в самодержавном государстве золотых денег на бумажные. Деньги предлагалась отвязать от банковских домов и привязать исключительно к суверенному государству, управляющему эмиссией и проводящему осмысленную стратегию общественно-экономических преобразований.
[9] В 60-е годы Куусинен с Андроповым создают при ЦК группу молодых интеллектуалов-консультантов, в которую входили такие знаковые фигуры как Федор Бурлацкий, Георгий Арбатов, Александр Бовин (будущий спичрайтер Брежнева), Георгий Шахназаров и др. Именно тогда, на основе романтизации старого Коминтерна и левого движения, которую предложил своим ученикам Куусинен, закладываются ментальные основы будущей «перестройки» и «реформаторства» 90-х.
[10] При этом другие правозащитники в один голос с зарубежными адвокатами вооруженного сепаратизма (А.Глюксманн, Б.-А.Леви и др.) не только не возражали против этого, но, напротив, все более становились «пятой колонной», уже антироссийской.
[11] При этом мы бы хотели обратить внимание на то, что собственно консервативная часть общества, которая в массе своей осознает чуждость России «болотной» оппозиции, разочарована не преодоленными уступками перед внешним миром – от реформы армии до вступления в ВТО, от кризиса СНГ до издержек жилищно-коммунальной дерегуляции.
[12] Термин «Белый Царь» в отношении русских государей употреблялся по меньшей мере с XVI века, начиная с Иоанна Грозного.
[13] В качестве иллюстрации тогдашних настроений в высшем обществе можно привести настоящую государственно-социалистическую программу, с которой выступил великий князь Кирилл Владимирович, оформив её как проект тронной речи (1916). (Подробно его программа была проанализирована в исследовании В.В. Хутарева-Гарнишевского «Спасая империю. Антикризисная программа великого князя Кирилла Владимировича».) В программе Кирилла Владимировича планировалось введение государственной монополии всей банковско-страховой деятельности с принудительным понижением процентов по внутренним займам и вкладам, а также монополии внешней торговли. Великий князь предлагал ввести всеобщую трудовую повинность населения России в возрасте от 16 до 60 лет, настаивал на установлении жесточайшего контроля за производством и распределением продуктов первой необходимости (спичек и хлеба), предлагал приравнять спекуляцию и искусственный дефицит к мародёрству, полностью национализировать железные дороги, добычу металлов, нефти, угля и хлопка, вырубку леса, производство сахара, для обеспечения монополии государства на хлебную торговлю создать казенную сеть элеваторов, складов и зернохранилищ и т.д. Можно спорить о том, с какой целью великий князь заигрывал с «красной» темой (известно, что в марте 1917 года он будет выходить на публику с красным бантом), во всяком случае, это было осознанным выражением его амбиций на власть, а не чем-то экстравагантным.
[14] Ленин в конечном счете пришел к ревизии ортодоксального марксизма, призвав совершить революцию, не дожидаясь, пока Россия достигнет «достаточного уровня развития капитализма» таким парадоксальным образом самобытное народничество проявилось и в жестком своём критике.
[15] Николай Михайлович Потапов – в 1917 году начальник Главного управления Генерального Штаба (ГУГШ), бывший начальник Императорской военной разведки (генерал-квартирмейстер). Впоследствии он был одной из ключевых фигур операции «Трест», работал в ОГПУ и Генштабе Красной Армии, был одним из создателей ГРУ. Его не коснулись «сталинские репрессии» – в 1936 г. получил звание комбрига РККА, в 1938 г. он ушел в запас по возрасту и умер в почете в 1946 году. Вместе с ним будущих советских военачальников и разведчиков обучали – руководили? – такие царские офицеры как П.И. Дьяконов, А.А. Якушев, А.Н. Ковалевский, А.А. Самойло и другие. (В целом же в годы Гражданской войны царская разведка разделилась примерно пополам: половина ушла к белым, другая осталась с красными.).
[16] Впервые в советской науке об этом стали писать уже в эпоху перестройки, раньше это было непозволительно – см.: Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. – М., 1986.
[17] Еще в 1930 году в ответ на жалобу Д.Бедного Сталин в личном письме обвинил его в русофобии и «клевете на наш народ».
[18] В сталинском понимании экономическое и социальное должно было подчиняться государственно-политическому. Лидер болгарских коммунистов Георгий Димитров в своих дневниках вспоминает, что вождь СССР ставил вопрос именно так «через социальное освобождение к национальной независимости».
[19] Личная секретная служба И.В. Сталина. Сборник документов / Сост. Вахания В.В. М., 2004. С. 416.
[20] Смысл этого мессианского проекта "среднего класса" внимательно изучали в России, начиная с Пушкина Гоголь сказал, приводя по памяти слова Пушкина: "Что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит".
[21] Были в этом перерождении и черты, прямо указывавшие на подрывной характер происходившей трансформации – это касалось не только опустынивания деревень, но и демографии коренных народов России. Именно при Хрущеве начался невиданный демографический геноцид, выраженный в массовых абортах (при Сталине запрещенных), переходе к модели семьи с одним ребенком, утверждению массового невроза на почве обывательского тезиса: «зачем плодить нищету?» Бытовой эгоизм и потребительство в советских условиях означало не что иное, как подрыв жизненных сил русского и других коренных народов России, разрушение его вековых ориентиров, проверенных историей, а вовсе не заботу о его процветании. В результате к концу советского периода обнаружился большой дисбаланс между «многодетными» азиатскими и «малодетными» европейскими регионами СССР.
[22] При этом, необходимо признать: вечного антропологического типа. Изжить его нельзя да и не нужно. Однако миссия здорового государства и высокой культуры как раз состоит в том, чтобы поддержать аристократические по своему духу социальные типы: изобретателя, творца, искателя, пророка, не дать агрессивной среде «приобреталей», «накопителей», прагматиков и циников уничтожить тонкую прослойку людей, призванных к подлинной свободе. Иначе произойдет страшное: смысл освобождения сведется к общедоступности, к «общему месту», к безликой эмансипации, и в нем не останется места для созидательных и исцеляющих сил в народе. Борьба «изобретателей» и «приобретателей» с обеих сторон бывает жестока. Но есть что-то и пострашнее крови и насилия – утрата смысла жизни, идиотизм дурной бесконечности, подмена каких-либо целей развития и достижения человеческой и высшей справедливости целями закрепления и увековечивания паразитического мироустройства, гарантии его максимальной комфортности и безболезненности. В здоровом обществе потребитель имеет право на существование, но он по сути своей не имеет призвания ни к социальному успеху, ни к чести и славе, которые всегда связаны с самопожертвованием, с самоотвержением. Соответственно, общество, которое культивирует в качестве социального ориентира потребителей, стяжателей и обывателей – стоит на грани энтропии и саморазрушения.
[23] В середине ХХ века так называемые «младороссы», с позиций пережитого эмиграцией и одновременно исходя из советского опыта, выдвинули формулу «Царь и Советы», до сих пор остающуюся недопонятой и самой глубокой по степени политико-исторического синтеза.
[24] Многие фундаментальные вещи основываются не на критическом осмыслении, не на научной мысли, а на вере, которая передается потомкам от предшественников. Симфония духовного и политического отразит в себе гармонию веры и разума, к которой будет устремлена Пятая империя.